— Степа, пока, он не ушел, спроси: после смерти его друга Жака Матье, кто лечил Ольгу и Ирину Аркадьевну?
Степа перевела.
— Насколько я знаю, мадам Ирину никто не лечил, — пожимая плечами, ответил доктор. — Страховки у нее не было, а частным образом лечиться во Франции очень дорого, не всем это по карману. Когда был жив мой друг, я по дружбе пару раз присылал свою ассистентку, и та ничего смертельного у нее не выявила, — последнюю фразу он произнес особенно грустно. Тогда-то я и заподозрила, что его худоба и неестественный цвет лица могут свидетельствовать о тяжелом заболевании, возможно, смертельном. Уверенности в моей догадке добавляла неподдельная грусть в глазах. Вряд ли он так скорбел по Ирине Аркадьевне. И как будто в подтверждение моим мыслям доктор произнес: — Поверьте, мадам Ирина была избалованная и эгоистичная особа. Она любила, чтобы слушали только ее. Если кто ее и мог лечить, то только психиатр, — криво усмехнулся доктор. — Но с психиатром тоже могла возникнуть проблема. Мадам Ирина говорила только по-русски. Не говоря уже о том, что психиатр-француз ей был бы не по карману. На психиатра Жак точно бы не потратился. Я же с ней общался исключительно жестами, но даже такое общение не доставляло мне никакого удовольствия. С Ольгой мы тоже не нашли общего языка. Я вообще не понимал, зачем Жаку нужно было жениться на женщине намного моложе себя, да еще иностранке. Когда в доме появилась Ольга, я сократил до минимума свои визиты, и получилось так, что сегодня я в первый раз в этом доме после его смерти. Теперь я понимаю, что был несправедлив к Ольге. Простите, взыграла банальная ревность к старинному другу. Мне нужно было принять выбор Жака. Русская женщина — это не порок, а, скорее, достоинство или достояние. К сожалению, ничего уже не исправишь.
Я отметила, что наш собеседник обладает чувством юмора, не удержалась и спросила:
— А правда, что ваш друг перед смертью подарил вам картину Ван Гога?
Гиллем тихо засмеялся, но скоро его смех перешел в изматывающий кашель. Минут через пять он, наконец-то успокоившись, продолжил:
— Какой там Ван Гог! Эта картина написана подражателем великого сумасшедшего. Лет сорок назад я купил ее на аукционе, заплатил безумные деньги, а потом выяснилось, что это никакой не Ван Гог. Чуть позже я эту картину проиграл в карты Жаку. Ха! Он тоже думал, что стал обладателем подлинника, и тоже отнес ее на экспертизу. Картина, конечно, стоит каких-то денег, но отнюдь не миллионы. Мне эта картина дорога, как память о нашей дружбе и о весело проведенном в далекой юности времени. Мы ведь с Жаком всегда шли рядом по жизни. Хороший был человек, с большими причудами, но добрый. Что он мог подарить мне, старику, одной ногой стоящему в могиле? Память! А мне ничего больше и не надо. Однако, какой прохиндей, — вдруг воскликнул Гиллем. Наткнувшись на удивленный Степин взгляд, он пояснил: — Это я о Жаке. Он забрал в могилу не только молодую жену, но и тещу. И я там скоро буду. Вся компания в сборе. Жизнь продолжается даже после смерти.