Говорю штурману:
— Баки выработаны. Сбрасывай их скорее ко всем чертям!
— Есть сбрасывать! — бодро отвечает Евсеев.
Через прорезь в приборной доске мне видно, как он склонился над бомбосбрасывателем.
— Впереди населенный пункт, — говорит Евсеев. — Давай сбросим их в огороды, мужикам на зажигалки!
Баки легкие, из прессованного картона, и опасности при падении не представляют. И конечно же, в них остался бензин. В хозяйстве он как пригодился бы! Но… порядок есть порядок.
После некоторого раздумья говорю:
— Нет уж, Николай Гаврилович, такими вещами шутить не полагается. Сбрасывай куда-нибудь в болото.
Справа от нас нашим курсом идет самолет. Его хорошо видно на светлом фоне северной части неба. А слева — темнота. Горят звезды. Странно. Мне такого никогда не приходилось видеть. На правом крыле — хоть заклепки считай, а левого не видать.
С трудом доходит до меня, что в Ленинграде сейчас белые ночи. Ну, а юг остается югом.
На меня откуда-то вдруг пахнуло сквозняком. Самолет вздрогнул. Вслед за тем невнятное бормотание штурмана:
— Ах, черт возьми! Ах, черт возьми!.. Как же это… Как же…
Включаю переговорное устройство, чтобы спросить, что случилось,
но меня опережает насмешливо-фамильярный голос радиста:
— Ну вот, товарищ командир, теперь можно и возвращаться…
Я опешил: такая вольность!
— Это еще что там за команда с хвоста?! Что вы себе позволяете!
— А как же? — обиделся радист. — Бомбы-то… сброшены…
Я не верю своим ушам.
— Что-о?1 Что вы сказали?!
— Сброшены, говорю… Вон они догорают…
Накреняю самолет, смотрю вниз. Пустынный болотистый луг, речка, и поперек ее серия огненных пятен. Сомнений нет — это наши бомбы. Но как это случилось?!
Обалдело смотрю на приборную доску. Это же просто чудовищно! Столько трудов, столько надежд…
Мне уже все понятно. Перед взлетом штурман поставил, как полагается по инструкции, рычажки бомбосбрасывателя на отметку «залп», а сбрасывая баки, забыл повернуть рычажки в нулевое положение. И вот результат…
В душу мою змеей вползает мысль о предстоящих объяснениях с начальством. Неприятностей не оберешься. Расспросы, допросы, оскорбительные подозрения. Докажи-ка теперь, что бомбы сброшены не из-за трусости. Еще хорошо, что я не разрешил ему сбросить баки над населенным пунктом.
От мысли, что могло бы за этим последовать, меня продирает мороз по коже.
Штурман, подавленный случившимся, сидит согнувшись и, обхватив голову руками, мычит, словно от зубной боли.
— Ладно, успокойся, — говорю я. — Как-нибудь обойдется. Давай обратный курс.
Подавляя вздох, разворачиваю машину, беру обратный курс. Теперь уже правое крыло самолета растворяется в темноте, а левое…