Стержень из органического металла, который не давал челюстям Наоко сомкнуться, резко убрался.
Или, может, не убрался… не совсем.
По правде говоря, Наоко не мог понять, как эта штука перестала существовать вокруг его рта. Такое чувство, будто намордник сделался жидким, постепенно растворился и оставил лишь изначальный ободок из органического металла, который огибал его затылок и шею.
Каким бы ни был механизм, продолжение этого ободка, находившееся между его челюстями во рту, исчезло.
Это случилось так быстро, что Наоко поначалу не отреагировал.
Он продолжал держать челюсти разведёнными, в приоткрытом положении на секунду или долю секунды дольше, чем требовалось. Когда его рот наконец-то закрылся, это был скорее рефлекс, нежели решение. Что-то в его теле в целом дёрнулось, и челюсти захлопнулись с резким сокращением мышц и костей.
Наоко содрогнулся, закрыл глаза от ноющей боли в челюсти и губах, которая вызвала резкую острую боль в висках. Его вампирские зубы тоже болели — предположительно от того, как сильно он сжал челюсти. Он даже издал невольный звук, а в ушах всё ещё слышался металлический звон.
Эти чёртовы штуки ощущались так, будто были сделаны из бриллиантов.
В сравнении с его прежними человеческими зубами они были практически несокрушимыми. Однако этот звон от щелчка зубами нервировал; он влиял на него так, как на человека действовал скрежет ногтями по школьной доске.
Поводив нижней челюстью по кругу, он несколько раз сглотнул, не глядя на видящего и дожидаясь, пока боль в его голове и челюстях утихнет.
Это произошло через несколько секунд.
Наоко всё ещё ничего не сказал.
Он осознал, что тянет время.
Залп признаний, объяснений и извинений видящего выбил его из колеи. Он даже не мог вспомнить, что хотел сказать видящему раньше, когда они просто молча сидели вместе, и мускулистые руки видящего обхватывали его грудь.
Всё, что он помнил — это то чувство и своё раздражение.
Всё, что он помнил — это те руки, ощущение груди Даледжема за его спиной, его раздражение, его желание заговорить…
Однако вспомнив это, он осознал, что память к нему вернулась.
Он всё равно позволил молчанию затянуться.
По правде говоря, теперь он не хотел всё это говорить. Большая часть того, что он намеревался сказать, было манипуляциями, так что, может, отчасти дело в этом. Может, манипулирования там было даже больше, чем Наоко хотел признавать.