Не получалось. Леночке казалось, что ее лодка попала в чужое течение и все время плывет не туда. Интересный Груздев с годами потускнел, осточертел, променял ее, молодую, на рояль и славу со всеми удобствами. Привык к ее красоте, перестал восхищаться. Но Леночка не могла уйти. Некрасиво как-то, невежливо. Она была щепетильна, и если уж начинала красить глаза, то нипочем не оторвется, пока не выкрасит оба. Мало ли что — все должно быть гармонично. Взялась жить — живи.
Леночка брала альбомы и смотрела репродукции великих картин, сверяла с ними свою жизнь и оставалась недовольна. Мало бури, мало Помпеи, мало.
Сидела грустная, блуждала взглядом по роскошной квартире, разглядывала флаконы на туалетном столике. Дорогие духи, дорогие солнечные блики в перстнях. Смотрела медленно, лениво. Торопиться-то некуда. Обед в ресторане, ужин пропустить. Было время грустить.
Нальет травяного чая, положит сметану на лицо и думает об Елисее. Где он? Что? А могло быть?
Да известно что — могло. Но ушло. Звонила уж не раз. Трубку брала женщина и вежливо спрашивала: «Алло? Кто это? Перезвоните, пожалуйста, ничего не слышно!» А издалека, словно из несбывшейся украденной жизни — детский плач.
Леночка аккуратно клала трубку, потому что бросать не привыкла и тихо плакала. По щекам молочными реками бежала сметана и капала на шелковый халатик. Хотелось шоколаду, но фигуру следовало беречь, незачем, просто так, по привычке. Леночка хрустела рисовым хлебцом, без масла, без сахара, без вкуса. Ей казалось, что поезда, концертные залы, банкеты и ее неотразимая талия в тугих шелках — все это рисовые хлебцы, продукт китайского шпионажа.
Она звонила школьной подруге Аньке, говорила о пустяках, хотя понятно — хотела говорить о детстве. Анька это понимала и тоже хотела, но у нее были дети, двое. Маринка поссорилась с парнем и что-то орала по мобильнику. Анька думала — Португалия, море, жара, бананы-кокосы. И вспоминала — надо дать Петьке банан. Он маленький, ее Петька, дохлый, ничего не ест, только бананы.
«Подожди, Леночка, секунду», — и бежала давать банан, по дороге замечая, что стиралка точно заглючила и второй час набирает и сливает воду.
«Ага! Алло! Я здесь!»
Но Леночка уже все поняла, прощалась. Что тут говорить? Отплыла от берега, огней не видно. А в ее лодке свои дыры, пусть европейского качества, но тоже требующие ухода. Она закатывала рукава, растирала Груздеву авокадо в чай, а ментол в спину, слушала, как он кряхтит по ночам, как поет по утрам в ванной, как оживает на сцене — другой, другой, всемогущий, принадлежащий музыке, и все же немножко ей, Леночке.