– Я смотрю, брателла, ты начинаешь потихоньку пускать корни, – сказал Алексею Бабай. – Бизнес наладил, доход имеешь. Жизнь удалась, так скоро и на волю тянуть перестанет.
– Меня никогда не перестанет тянуть! – убежденно сказал Алексей. – Там жизнь…
– И здесь жизнь, – лукаво улыбнулся Бабай. – А зарекаться не надо, пустое это дело. Или у тебя уже есть к кому ехать?
Многие заключенные заводили романы по переписке. Времени много, отчего бы не завести? Некоторые романы завершались браками. Помимо передач и моральной поддержки, наличие жены на воле давало такую радость, как длительное свидание – трое суток почти вольной жизни в одной комнате с женой в лагерной «гостинице», помещении, специально предназначенном для таких свиданий. Обещанием длительного свидания или угрозой лишить его администрация могла добиться от заключенного очень многого.
– Кто был, тот и остался, – сухо ответил Алексей.
За первый год своего срока он получил с воли всего два письма. Оба были официальными – свидетельство о разводе и копия решения арбитражного суда о признании банкротом ООО «ПК-бест». На обороте копии карандашом было написано: «Я сделала все, что смогла сделать». Подписи не было, но Ингин почерк Алексей узнал без труда и понял, что Инга имеет в виду не то, чего она не смогла сделать, а то, что она сделала. Эта бумажка определенно заслуживала того, чтобы быть использованной в туалете. Алексей так и поступил.
Инга иногда ему снилась, реже, чем Инна с Лизой, но все же снилась. В разных местах – дома, в офисе, на улице, однажды даже на морском берегу приснилась. «Декорации» были разными, а сон одним и тем же. Инга стояла в позе победительницы – подбородок высоко поднят, руки скрещены на груди, правая нога выставлена вперед – и повторяла, как заведенная: «Я сделаю тебя счастливым, таким же счастливым, как ты меня».
Поведение сестры удивляло. Та, кажется, и из своего горя ухитрилась извлечь пользу: страдала так истово (не напоказ, а именно истово), что впору было не удивляться, а обижаться. Инга чувствовала, что если бы с ней случилось нечто подобное (не в смысле обстоятельств, а в смысле фатальности), то сестра расстраивалась бы не так сильно. Не знала почему, но чувствовала. Или же просто внушила себе.
Сестра не желала признавать, что совершила ошибку. Понимала это, конечно, но вслух не произносила. Инга ждала разговора по душам, возможно, даже покаянного, которому предстояло закончиться рыданиями, объятиями и отпущением всех обид, которые случались между ними.
Увы, сестра упорно не шла на контакт. Стоило Инге подступиться, как она сразу же замыкалась в себе. Смотрела в одну точку, хмурилась («куксилась» говорил в таких случаях отец), отмалчивалась. А если и открывала рот, то вместо «Инга, родная моя…» говорила: «Как он мог?! Как!» – «А вот так! – хотелось ответить Инге. – Как все мужики могут, так и он смог!»