Андрей тут же взял у нее сына, осторожно прижал к себе. Потом открыл дверцу и, усаживая его рядом с собой на заднее сиденье, забинтованного и обмазанного зеленкой и йодом, запахом которого тотчас наполнился салон машины, спросил:
— Кто ж тебя, милый, так поцарапал?
— С дерева прыгал. Поспорили, кто выше. И один раз штаниной за сучок зацепился. Не мог же я уступить Кольке! Не в моих правилах.
— А как же ты в школу пойдешь?
— Вот пятнистость сойдет немного — и пойду. Торопиться нечего. Я все знаю. И догонять в классе некого. Вот писать будет нельзя — это жаль.
— А что ты пишешь?
— Продолжение «Таинственного острова». Уже начал. Несколько новых глав написал.
Разговор их прервался. На переднее сиденье, сильно хлопнув дверцей, села Полина, повернула к ним возбужденное, взволнованное лицо, положила рядом с Андреем портфель, форму сына оставила у себя и принялась рассказывать:
— Ногу всю ободрал, живот, руки, шею, щеку. Ведь это же надо?! Вот беда-то! У всех дети как дети. А у меня — озорной, верченый. То и дело ходи объясняйся то к директору, то к классному руководителю.
Андрей, пытаясь ее успокоить, положил руку на ее плечо, слегка сжал и сказал негромко:
— Разве мы не такие росли?
В кабине установилась тишина, лишь слышно было, как отчетливо отщелкивал рубли и копейки счетчик да изредка скрипели тормоза. До дома Полины было недалеко, доехали быстро.
Несмотря на множество ушибов, Алешка, немного прихрамывая, уже на третий день начал выходить на улицу, а на четвертый, еще в ссадинах, старательно обработанных и смазанных матерью, с переливающимися всеми цветами радуги синяками, поковылял в школу, держась за руку отца. К концу занятий Андрей, иногда вместе с Полиной, ежедневно приходил его встречать.
Все эти дни — часть командировочных и те, что были положены по больничному, который, как и обещала, выхлопотала ему Полина, — пролетали незаметно, вспыхивая каким-то радужным сиянием на жизненном небосклоне Андрея Лопатьева. Ему казалось, будто он долгое время все копошился на заводе, в цеху, где испытывали прибор, а потом вдруг очутился на берегу Черного моря, и не в самый разгар солнцепека, а утром, когда на пляже еще мало людей и море, еще полностью не проснувшись, лениво вздыхает, колышется, слегка пошумливая, в какой-то извечной дремоте, а влажный, очищенный песок на берегу и мокрая, словно улыбающаяся, галька еще сохранили на себе прохладное дыхание ночи.
И вот все это уже позади. День набирал силу — наступал срок улетать. Андрею ничто не шло на ум, даже говорить не хотелось. Как спортсмену перед прыжком. А может, это и есть прыжок?