«И увидел я новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и прежняя земля миновали, и моря уж нет.
И увидел я, Иоанн, город Иерусалим новый, сходящий от бога с неба, приготовленный как невеста, украшенная для мужа своего.
Ворота его не будут запираться днем, а ночи там не будет. И не войдет в него ничто нечистое. И голос сказал мне: свершилось!»
Свершилось?! Еще нет. В разверстые ворота храма стучался странник, жаждущий приюта в святой обители, мечтавший молиться в блаженстве стен двуглавого собора, в тишине залов с высокими куполами. «Се стою у двери и стучу. Если кто услышит голос мой, войду к нему и буду вечерять с ним…»
Боже, прости за святотатственные сравнения, грешен, но только невообразимой возвышенностью сейчас можно свести на нет низменность момента и вернуть мозги в разумные берега, ведь: «Всему свое время, и время всякой вещи под небом. Время рождаться, и время умирать, время плакать и время смеяться, время разбрасывать камни и время собирать камни, время обнимать и время уклоняться от объятий…»
Время уклоняться, оно пришло. Я повернул лицо к девушке:
— Не надо, Тома. Подумай, что ты собираешься сделать.
Моя мольба не была услышана. Тома была рядом, но была далеко. В застывших глазах гулял ветер.
— Грр! — Не выдержав, я вскочил в боевую стойку, защищая то, что сама Тома защищать не хотела.
Смотрик в панике отскочил.
— Гррр! — пошел я на него.
И он сбежал. Позорно виляя и вскидываясь. Забился в свой прежний угол, не борясь и не возражая.
Фильм Томиного восприятия пошел трещинами. Замелькали неправильно смонтированные кадры, и реалии прорвались сквозь заманчивые образы, унесшие в соблазнительное небытие.
— Вот пущай он, паразит, по морям и егозит, нам с тобою эту харю больше видеть не грозит, — отчего-то вспомнил я Леонида Филатова.
С намеком. Что больше не потерплю.
Растерянно-моргающая, отводящая взор девушка сжалась в клубок. Потом шумно выдохнула и вдруг с уморительной укоризной процитировала оттуда же:
— Ну, случайно, ну, шутя, сбилась с верного путя. Дак ведь я — дитя природы, пусть дурное, но — дитя!
Не в бровь, а в глаз. Даже — не в глаз, а в мозг. Браво, первая валторна.
— А полезешь на рожон — выну саблю из ножон! — тут же откликнулся я. — Ты хотя мне и подруга, а порядок быть должон.
— Сдаюсь. Спорить с тобой — все равно, что играть на скрипке в присутствии Страдивари.
— Вот и не спорь, — разрешил я. — Кстати, ты, наверное, имела в виду Паганини.
— Какая разница.
Ну-ну.
Грустно помолчали. Тома перебирала пальцами, ее глаза, остановившись, глядели, не видя. Сердце бурно билось, переживая недавнее.