Такер проснулся и начал плакать.
— Нет, Па! — завопил он, когда Демон попытался перевернуть его и устроить на своём плече. — Нет!
Биби наконец-то начала двигаться и подошла к ним.
— Я возьму его, милый. Я уложу его опять спать. Хорошо?
Такер обернулся на прикосновение Биби и протянул к ней ручки. Уставившись на Фейт (грёбаный ад — Фейт стояла прямо здесь), Демон выпустил своего сына, и Биби унесла всё ещё плачущего мальчика из комнаты и дальше вниз по коридору.
А затем Демон остался один на один в комнате с Фейт Фордхэм.
Бл*дь, господи Иисусе. Он не знал, что делать.
Возможно, и она тоже. Она не двигалась. Дверь гаража по-прежнему была открыта.
— У тебя прекрасный сын.
Она говорила нерешительно, застенчиво, и её голос снова сломался. Е*ать, как сильно болит его сердце. Прошло десять лет, но этот промежуток времени ничего не значил. Ничего. Он чувствовал себя таким же вывернутым наизнанку и сломанным, как той ночью, когда с его жилета сорвали Лос-Анджелесский патч и лишили дома. Единственного дома, что у него когда-либо был.
Как такое могло быть? Как десятилетие просто могло исчезнуть? Как всё это время не смогло смягчить всё эти вещи, чтобы можно было их легче перенести?
Она закрыла дверь и сделала несколько шагов в его сторону… а он отступил на один шаг назад. Если она подойдёт ближе, если прикоснётся к нему, если он прикоснётся к ней, то время реально повернётся вспять. Он мог чувствовать это. Они снова окажутся там, где он видел её в последний раз… он, подвешенный в мастерской, и ее обращенные к отцу крики, умоляющие остановится, просто остановиться.
Мать Фейт держала её за плечи и заставляла смотреть. Он пытался не потерять её из виду, зная, что это было их концом.
Весь клуб наблюдал за тем, как всё пошло ко дну.
— Майкл.
Она сделала ещё один шаг. Он снова отступил… и его икры врезались в другую сторону секции дивана. Он, бл*дь, в ловушке. Если он не броситься наутек и не сбежит, его поймают в ловушку.
А она продолжала наступать, уменьшая расстояние между ними. Десять шагов — десять лет.
Именно так всегда всё было между ними — он пытался отступить, зная, что они не правы, а она не позволяла ему, зная, что он хотел того же, что и она, зная, что он не способен сопротивляться.
Но тогда она была просто подростком. Он же был мужчиной. Неважно, было им по пять или по пятьдесят. Она была ребёнком — дочерью одного из его братьев. Он был ответственен за то, чтобы делать всё правильно, но он этого не сделал.
Сейчас она уже стояла прямо перед ним, ее лицо отражало муку и борьбу — зеркальное отражение того, что он чувствовал в своём собственном сердце. Затем она положила руки на его грудь, и он осознал, что на нём нет рубашки. Он почувствовал себя полностью обнаженным, выставленным напоказ и голым. Её прикосновение ощущалось столь же интенсивным, как если бы она собрала все нервные окончания в свои руки, а его член немедленно ожил, став таким твёрдым и болезненным. Он понимал, что это слишком очевидно из-за того, как нелепо спереди натянулись его штаны, но её глаза не покидали его, и по-прежнему больше они нигде не соприкасались, кроме её рук на его груди.