В последний день отличился Филипп Семёнович. Пришел в зимовье поздно, совсем ночью, приволок двух коз на одной волокуше, да еще гурана зарыл в сумёте за шесть вёрст от становья. Чтобы вороньё или волки не растаскали добычу, срезал и ошкурил несколько сучьев, воткнул их в холмик: надёжная охотничья придумка, никакой зверь не подойдёт, а что его так пугает – объяснить трудно. Котька с Ванькой засмеялись, мол, останутся от гурана рожки да ножки.
– Не тронут! – заверил их Осип Иванович. – Вы еще много чего не знаете, так прислушивайтесь. Какие еще хаханьки? Проверено на опыте. Ты гляди, Филипп, хохочут! А над чем? Над мудростью людской! И-эх!
Он махнул рукой, снял с притолоки над печкой портянки, стал отминать их. Дымокур распустил на унтах сыромятные ремешки, сидел в мокрой от пота рубахе на чурбачке с кружкой густого чая. Поднося к губам кружку, далеко выпячивал губы, опасливо вшвыркивал кипяток и с каждым глотком прикрывал глаза.
– Пущай, Оха, скаляться, дело молодое, беспонятливое. – Он поставил кружку на пол, начал стягивать унты. – Я для надёжности хотел в сугроб портянку сунуть, да поостерёгся, отморозил бы ходулю. – Дымокур хлопнул по укороченной ноге. – Служит пока исправно, хоть и поскрипывает в чашечке. А имя можно кое-что поведать, для пополнения ума. Вот был со мной случай, ну сплошной смех и грех.
И он, посмеиваясь, рассказал, как давно, до революции, когда ещё жили своим хозяйством, испортил брату солонец, чтобы тот не попрекал его неудачной охотой.
У каждого был свой излюбленный солонец. Его берегли, подновляли солью, чужие, как правило, не знали, где он находится. Самым добычливым местом владел старший брат. Он сильно потешался над Филькой, изредка приволакивающим в дом косулю. Филька выследил солонец брата и с наветренной стороны, чуть выше охотничьей садьбы, спрятал пропотевшую портянку. Ходит старшой на солонец день за днём, а козы только спустятся с увала в распадок, морды из орешника высунут, хватят лихого духа, рявкнут по-страшному – и ходу. Ничего не поймёт охотник, ругается почём зря и домой пустым является. А Филипп нет-нет да подшибёт на своей садьбе гурана, посмеивается над братом, гоголем ходит. Старшой заподозрил неладное, чуть не на брюхе выелозил свой солонец и нашёл портянку. Глянул – Филькина! Дома ничего не сказал, но в ружьишко Филькино сунул патрон, одним порохом доверху засыпанный и запыжёванный.
Собрался Филипп на свой солонец, а старшой за ним крадётся. Филька в скрадок идёт, брат поодаль тихонько сидит, выкуривает в горсть. Совсем темно стало, и вдруг хрястнул выстрел, да какой! Старшой на тропинку вышел, ждёт. Смотрит – идёт братка, ногами зигзаги чертит, скулит по-щенячьи. Подошел к старшому, и тот ахнул: правая щека Фильки бугром лиловым вздулась, аж глаз подпёрло, одна щелочка сквозит, в ней слезина бусиной катается. Мало того, губы варениками болтаются, а одностволку в казённике грушей раздуло.