Проводив Дымокура, Устинья Егоровна поплакала лёгкими слезами, пока никто не видит. Котька, едва отогрелся с дороги, убежал куда-то. У него свои дела, небось лапушка завелась или Ваньку проведать побёг. Подумала было опалить козьи ножки, да какой холодец из таких сухобылок. Решила пожарить картошки с мясцом. Взяла нож, погнала с картофелины тонкую очистку. Тянется, виснет спиралью очистка, оборвётся в плетёнку, а за ней картошка беленькая с розовыми точечками глазков в кастрюлю с водой булькнет. Убитая параличом левая сторона лица Устиньи Егоровны вроде мертва, даже глаз мигает редко и невпопад с другим, а правая сторона живёт: жилка под глазом подрагивает, то угол рта зашевелится, когда Устинья Егоровна думы свои начнёт вышептывать.
А думы разные, много их. И все тревожные, и из головы не выкинешь и от сердца не оторвёшь – о детях они. Потому нет-нет да капнет слеза на руки. О Сергее вспомянет – кап, кап. Письмо прислал, аккурат к Новому году поспело. Жив, слава богу. Константин тоже письмо прислал – как всегда, коротенькое: «Жив-здоров, бью фрицев, Костя». Осип говорит – по-суворовски пишет. А почо по-суворовски-то? Ты матери по-сыновьи напиши, обстоятельно… И здоров ли? Буковки в письме, как заплот расшатанный, – туда-сюда туловки клонят: «Хожу по Саратову немножко поцарапанный». Вона как складно обряжает, да материнское сердце разве обманешь? Чо таится-то? Одно облегченье – не сулится домой, значит, легко повредили, а куда угодило – не обсказал. Зато другое в письме обозначил: «Капу чужой не считайте, мы переписываемся, она для меня родной человек». Ох, сынок, сынок! Да станься по-твоему, вернись только.
И тут же другое на ум – Неля что-то долго ходит. Пошла Капу пригласить, и нет её. А не хотела идти, потому и Катюшу с собой позвала. А пусть приведут. Когда и поговорить, как не в такой день. Глядишь, в новом году всё по-другому пойдёт.
Тяжело вздохнула Устинья Егоровна, вспомнив, как переступила любовь Костину, отпускную. Незадолго перед войной приезжал в отпуск после окончания танкового училища. Статный, кудрявый, всё на нём новенькое, в черных петлицах рдели костяникой-ягодой лейтенантские кубари. Такой бравый, да чтоб невесту себе путёвую не отхватил? Что ты… Вот и порушила их согласье, за руки по сторонам развела. Негоже сынку с такой путаться… Что у них за любовь была – Бог ведает. Он-то ведает, да ведь люди судят! Зря не станут по посёлку всякое о ней раззванивать…
Шагов на крыльце не услышала – почувствовала их наболевшим сердцем, встала, гостью встретить. Первой в дом влетела Неля, за ней с виноватым видом вошла Капа. Последней втиснулась Катюша. Стала на пороге, вроде высматривает по хозяйке, что делать: или проходить, раздеваться или дверь задом толкнуть и гостью приведённую на улицу выпроводить. Сама-то она себя уже невесткой считала, совсем роднёй.