Семён, давясь, отпил из кружки, отставил её от себя, оловянную, тяжёлую.
– Не растрясу! – Он отупело заворочал глазами. – Сам добришко отдам, это верно. Лишусь его!
– Во-о! «Лишусь»!.. И опеть нищим станешь. Кому должон, чо ли?
– Должон, есть кому. А и жаден ты. Вон у тебя доля почище золотой. – Уставился на Устю. – Куды ж ещё? Христос нищ был, заповедовал…
– Заповеди блюду, – угрюмо возразил Василий. – Подь сюда, Устя.
Устя подошла, потупилась.
– Бравая ты у меня. Верно. И покорная. – Василий свёл пальцы в волосатый комок. – Однако ж и не без ласк мужних, а?
– Попоминали, и будет, – теребя кофту, прошептала Устя. – Покойник рёву пьяного страсть не любил.
Василий облапил её за тонкую талию, резко притиснул к груди.
– Потерпит батя, простит. – Он ухватил Устю за подбородок – Унти моя куражливая!.. Всё не привыкну к тебе, баба. – Оттолкнул жену, поднялся на ноги. – И тебе, Сенька, такую же ладу сосватаю, а пожелаешь – дворянку! Их нонче с этапу за сто рублёв берут, потому как цена-а! – Василий добрёл до нар, рухнул на них, ткнувшись лицом в лоскутное одеяло.
Устя зло проводила его глазами. Семён видел её рот, ярко очерченный в свете лучин, тёмный пушок над верхней крутой губой. Он протянул руку, ухватил Устю за локоть.
– Ладная ты, красивая, а муж зверя берложного страше. Врёт, что с этапа взял?
Устя едва повела головой. Семён обмяк, спросил:
– Сто рублёв всей цены человечьей?.. Ни хрена-а! – И запел сипотно, с вызовом:
Я пошел искать тебя по белу свету,
Воля-волюшка моя!
Подледнев, смотрела Устя на его руки, высвободившиеся из пестрядных рукавов. Бурыми надавами кольцевали запястья Семёна следы недавних кандалов.
– Чего обмерла? – Семён скосил глаза на руки. – Не убивец, не на большой дороге кистенём натёр. – Выпустил Устин локоть. – Не бойсь, я тихий, обломанный. – Мотнул тяжелой головой по груди. – Постели где ни есть. Утрять зачинает.
Старик сказал правду. В старом урмане они нашли свежевырытый шурф.
– Ну, лезь, брат, показывай, какое оно, золото завещанное, – потирая ладони, приказал Василий. Цепко глянув в глаза Семёна, добавил: – А может, нетука ничего. Померещилось старому, али ты пошутковал. Бывает.
– Ты тут смотри не нашуткуй, – подтыкая полы шинели, огрызнулся Семён. – Слыхивал я о заживо погребённых.
Василий посерьёзнел.
– Ты чё, паря? – спросил, шевельнув нависшими бровями. – Убивцем не был. Полезай смело.
Семён заглянул в шурф. Присвистнул:
– Эка сколь землицы вымахал! Сажени три будет, холера. – Он раскорякой спустился в шурф, огляделся.
Куски кварца под ногами были разбиты болдушей, лежащей тут же, а по стенке наискосок белела найденная стариком жила. Нудно засосало под ложечкой, когда Семён поднял кусок породы и блеснуло на скудном свету вкраплённое в него золото.