Похлебали. Устя подала на стол чугунок с мясом. Василий облизал ложку, отложил. Ухватив пальцами горячий кусок мяса, щмякнул на стол, попросил:
– Подай-кось нож, Устя.
Устя отделилась от печки, протянула нож Семёну.
– Возьми, – сказала, – передай.
Не глядя на неё, Семён нехотя взял нож и так же вяло подал через стол Василию. Устя задом отступила к печке, закусила губу.
– Может, останешься, Семён? – кромсая мясо, полюбопытствовал Василий. – А то, неровен час, подстрелят на тропе. Балуют этим промыслом. Хозяйствовать обоя зачнём, а? На равных?
– Оно бы конечно, да опеть же, какой из меня хозяин? – Семён, обжигаясь, рвал мясо зубами, ножа не просил.
– Обоя, говорю, захозяйствуем. Дело нехитрое. – Василий мотнул бородой. – Да и погодка задурила, чуешь? С верховьев ветер, снежку бы не принёс, заметёт – не выйдешь.
Семён скосил глаза на дверь, прислушался к вою ветра.
– Прихватит где-нибудь в дороге и схоронит, – гудел Василий. – Тайга, она свое кре-епко дёржит. Сам пропадёшь и золотишко сгинет, а в ём труд заложен куда-а какой. – Он встал, подошёл к двери, распахнул.
В тёмном проёме, на свету, густо мельтешили снежинки.
– Господи Исусе, – заметала себе на грудь крестики Устя.
Пар, вваливаясь в натопленное зимовье, расползался по полу, клубился пеной.
– Здравствуй на лёгком слове! – поклонился в темноту Василий. – Пришла-а долгая!
Яркими от злых слёз глазами глядел Семён на хлопья снега и в густом, поднявшемся до колен пару казался Усте безногим. Она не крестилась больше. Опустила неживые руки, глядела на дверь со страхом.
– Надолго задурила, язви её! – с мрачным торжеством заключил Василий и, крякнув, захлопнул дверь. – Оно и мне не выбраться. Куда в такую беду, – заговорил, усаживаясь за стол. – Переждать надо. Ужо отстоится погодка, а там на лыжах. – Перегнулся, тронул за плечо Семёна. – Оставайся, говорю. Не глупи. – Кивнул на Устю, подмигнул. – Раз уж делимся поровну – так и быть, делимся во всём. Обоя, говорю, зачнём хозяйствовать
Семён покрутил головой:
– Пойду я. Сейчас и пойду. Будь что будя.
– На ночь-то глядя? – Василий хмыкнул. – Прыткий какой… А не пущу?
– Поделились ведь, чего там? – Семён развернулся к Василию. – Как же – «не пущу»? Вольный я.
– Покуда Бог один вольный, – метнул в потолок глазами Василий. – Он. Один.
– Уходи-и, Семён, – зажмурясь, обронила от печи Устя. – Всё одно смертынька. Уходи-и.
Семён со страхом, Василий удивлённо повернулись к Усте. Напружив глаза, она в упор, неистово глядела на них обоих. Воя, наваливался на зимовье ветер, трепал на крыше драньё, высвистывал непутёвое. Семён, не глядя, нашарил сбоку себя тяжёлую, тусклого олова кружку и, не спуская глаз с Усти, стал глотать остывший чай. Слева за её спиной тяжело дышал Василий. Глядя мимо Семёна на Василия, Устя напряглась, убрала руки за спину и, взвизгнув, отдёрнула их от раскалённой печи.