Котька обтёр лицо ладонями, сел на стул перед духовкой, телогрейку положил на колени. Ему стало хорошо, разморило в тепле. У Вальховских он бывал и раньше, помогал Вике по химии. В их комнате всегда было тихо. И сейчас тихо. И Вика рядом. Сидит на корточках, выставила коленки, обтянутые рубчатыми рейтузами, а на одной коленке аккуратный шов, почти незаметный.
– Из рыб супы варят, – проговорила она. – Или жарят. Очень вкусно.
– Смешно это – супы. – Котька с недоверием посмотрел на неё. – Уха – другое дело.
Вика глядела на рыбину, рыжая чёлка рассыпалась, завесила лоб, на острых плечах косички лежали бронзовыми змейками. На концах их топорщились марлевые банты. Котька покосился на ленка. Он оттаял, чуть потускнело серебро, на боку выступили бурые пятна, но багряный хвост оставался таким же праздничным, широко растопырился, прильнув к половице. Котька соображал, как бы половчее отдать ленка. Сказать – отец послал?..Отец уж, поди, дома и про удачу расхвастал, ждут рыбака – куда пропал?
– Почему вчера в клуб не приходил? – Вика положила руки на колени, на руки опустила голову. Из-под чёлки смотрела на Котьку, но странно, будто сквозь него.
– Я на ту сторону бегал, в деревню. – Котька покрутил рукавом телогрейки в духовке. – А тебя опять Ванька провожал? Что, холодно было провожаться?
– Очень холодно. – Она вздохнула. – И противно – Ванька целоваться лезет. А мне кто-то другой нравится.
Котька неловко задел рукавом дверцу, встал, чтобы отцепить крючок, повалил стул. Хотел подхватить его на лету, уронил телогрейку. Вика потянулась к ней, и руки их столкнулись, замерли. Всего на мгновенье, и Котька рванул с пола телогрейку, начал надевать её. «Кто ж это другой ей нравится? – покраснев от радостной догадки, думал он. – Кто? Да кто же…»
Вика присела на поваленный стул, обхватила голову руками. Котька оделся, но уходить медлил.
– Теперь я стану тебя провожать! – решив всё выяснить окончательно, объявил он и замер, ожидая, что ответит она. Но Вика молчала долго, будто забыла о нём.
– Тётя Марина карточки хлебные потеряла, – наконец обречённо, вроде бы в никуда, обронила она.
– Что-о? – боясь поверить такому, вскрикнул Костя. Он видел их, тех людей, которые потеряли карточки.
– Я на фабрику устроюсь, – шептала Вика. – Там хлебная норма большая, как-нибудь продержимся на одной. Да ещё талоны в столовку у тёти Марины. Мы эти обеды уже три дня делим. – Она вздохнула по-старушечьи, протяжно. – Мне пятнадцать, примут, а то помрём. Я-то нет, а тётя Марина не выживет. Больная она. Ночью по комнате ходит, Володю ищет, здесь он, говорит, воздухом Володя стал, он везде, но не идёт, только мать мучает. Фельдшер говорит, это пройдёт, не бойся её, она тихая. А я и не боюсь, я жалею.