— Так совмещать буду! — Выпад был радостно отбит. — Уже предупредил, так они только рады… У них знаешь какая поддержка студентам? Государственная программа.
Перед глазами маячила недовольная физиономия Максима, его заплывшие глазки, осматривающие ободок унитаза на предмет налета, его толстые пальцы, перебирающие купюры в кассе, чтобы выдать мне дневную долю самыми затертыми бумажками. Услышь он бред, который я споро вливал в мамины уши, точно бы слег с инфарктом — сердце, заплывшее жировой сумкой, лопнуло бы от смеха.
— Ну если так… Если хорошо все, — неуверенно проговорила мама. — То я, наверное, билеты сдам… Пока без штрафа стоимость вернуть можно. Да, сынок?
— Сдавай, конечно, ма! А я тебе на неделе может денег пришлю немножко. Тут собралось…
На том конце трубки повисло молчание.
— Мам?
Она всхлипнула, потом еще и еще.
— Совсем ты вырос, Гоше… — Сбилась, помолчала, поправила сама себя. — Гришенька. Вон какой взрослый. В Москве живешь, работаешь… — Слова потонули в рыданиях.
Я представил ее лежащей у стены на продавленном диване. Застиранный халатик, полные колени, растрепанные волосы. Как она плачет, прижав ко рту кулачок, красная, потная, до ужаса одинокая. А за отодвинутой шифоньеркой пустует моя разобранная кровать, такая, как я оставил ее в утро отъезда.
— Мам, ну перестань… — Говорить стало еще сложнее. — Ну чего ты, а? Хорошо же все. Давай, поспи еще, я днем наберу.
— Хорошо, сыночек, я посплю… — Ее голос тут же стал сонным и неразборчивым.
После слез и переживаний она всегда засыпала. Погружалась в странное состояние, сродни коме, — ее не мог разбудить ни шум, ни активное тормашение. Однажды, на вторые сутки сна-не-сна, я перепугался, начал трясти ее, но она только перевернулась на другой бок, оставив на подушке влажное пятно натекшей слюны.
Мама первой нажала на отбой. Пол холодил голые ступни, я еще немного постоял, наблюдая, как просыпается за окном город. На душе было погано. Я ненавидел врать маме. Слишком доверчивой она была, прямо как ребенок или человек, которого легко назвать неполноценным. Она принимала за истину любые мои слова, смотрела снизу-вверх, округляла глаза, кивала головой. Я мог сказать ей, что завтра лечу в космос, а она бы начала переживать — не простыну ли я в пути. Этим легко было пользоваться, что я и делал, но только в случаях, которые правда стоили того.
Приезд мамы сюда оказался бы сродни природному бедствию. Окажись она в одной квартире с теткой, наружу сразу бы вылезли все подробности их последней встречи, а я оказался бы между двух огней — сумасшедших и непредсказуемых. Пришлось бы бежать, куда глаза глядят, хоть на улицу, хоть под лавку зала ожидания Киевского вокзала. Нет уж, благодарю. Пускай скелеты остаются запрятанными в дальний ящик шкафа. А я пока затаюсь здесь — среди скрипов и шорохов, что во сне, что наяву.