А я все не слышу. Не слышу. Не слышу.
— Ощущает ли вину тьма, толкая к погибели того, кто мечтает о смерти? — спрашивает Елена Викторовна и тянет за пояс халатика, обнажая правду. — Берет ли на себя ответственность тот, кто шагает во тьму, лишь бы не испытывать боли, гнева и одиночества?
А я все не вижу. Не вижу. Не вижу.
Но ворон отрывается от сладкой мягкости тела и смотрит на меня через зеркало, ворон видит меня, ворон улыбается мне, облизывает ладонь, которой направлял себя в жар молодого нутра, и смахивает волосы, упавшие на высокий лоб. И я все вижу.
Нора откидывает голову на подушки, и судорога скручивает ее тело, как разряд электричества. Тетка начинает кричать за миг до того, как Нора разлепляет спекшиеся от поцелуев губы. И я все слышу.
Дряблое, покрытое испариной тело перед зеркалом трясется, но я не могу отвести от него глаз. Ведь я все знаю. Знаю. Знаю.
Рука сама тянется к полке, заставленной фарфоровыми игрушками. Статуэтка девочки с куклой, прижатой к груди, ладно ложится в пальцы. Я делаю шаг, и еще один, и еще. В секунду, когда тяжелая подставка острым краем обрушивается на теткин висок, спрятанный седыми космами, Нора видит меня сквозь зеркало. Ворон еще терзает ее плоть, ненасытный, как само зло, но сама она, уставшая и отстраненная, скользит рассеянным взглядом сквозь его плечо. Скользит и натыкается на меня. Мы бесконечно долго смотрим друг на друга, пока тетка не оборачивается, разобрав наконец, где заканчивается зеркальный сон и начинаюсь я, с зажатой статуэткой в руке, занесенной для удара.
— Гоша?.. — успевает выдохнуть она.
Острый край рассекает кожу, висок проминается. Мы еще смотрим друг на друга — я и Нора, но взгляд тетки меркнет, она пытается улыбнуться мне, лицо уже не слушается ее.
— Гоша… — повторяет она. — Гошенька, смотри, какая я там… — Кровь тоненькой струйкой начинает течь от виска к щеке.
И я кричу. Кричу от страха, отвращения и боли. От того, что ее старое, изможденное тело навсегда теперь затмило нежную красоту Норы. От того, что сумасшедшая баба отобрала у меня последнее, что оставалось, — возможно вспоминать. Нору и дом. Дом и Нору.
— Сдохни! — кричу я и со всех сил толкаю тетку на зеркало. — Сдохни! Сдохни!
Стекло рассыпается на сотню осколков за миг до того, как она бьется об него лицом и грудью. Будто бы дом устал виднеться через пыльное окошко в темной раме. Устал видеть старое, голодное тело. Устал участвовать в театре невыносимого уродства. Устал и решил покончить с этим. Покончить с ней.
Елена Викторовна падает навзничь прямо на белую ткань. Белизна расцветает алым. Я склоняюсь над распластанным передо мной телом, провожу пальцем по залитой кровью щеке. Нора смотрит на меня глазами умирающей тетки.