– Чаще всего. Это люди довольно бедные, отчаявшиеся, и к властям обращаются не слишком охотно, если их припугнуть.
Кейт смотрела на редкие огоньки деревни километрах в двух от шоссе. Свет фар часто выхватывал из темноты сломанные автомобили, брошенные в траве вдоль дороги. Когда они ехали в Питешти, она заметила, что на каждые один-два километра приходится по меньшей мере по одному неисправному грузовику или легковушке.
– А из приютов эти возжаждавшие отцовства и материнства американцы вообще усыновляют детей?
– Иногда, – ответил священник. – Но сами знаете, сколько тут трудностей. Кейт кивнула.
– Половина детей больны. Остальные, в основном, или моторно отсталые, или умственно ущербные. А американское посольство больному не даст визу, – Она вдруг рассмеялась, поразившись резкости издаваемых звуков. – Какое дерьмо.
– Да, – согласился О'Рурк.
Неожиданно для себя Кейт стала рассказывать священнику о тех детях, которым пыталась помочь, о детях, умирающих из-за недостатка квалифицированной медицинской помощи, из-за скудного питания, отсутствия сострадания и компетентности со стороны румынского больничного персонала. Также она рассказала ему о ребенке в изоляторе Первой окружной больницы, о брошенном, безымянном, беспомощном малыше, который пошел было на поправку после переливания крови, но вскоре опять стал чахнуть из-за какого-то расстройства иммунитета, которое Кейт не могла ни локализовать, ни диагностировать имеющимся в ее распоряжении примитивным оборудованием.
– Это не СПИД, – сказала она. – Не просто анемия или гепатит, не нарушения иммунной системы, относящиеся к крови, с которыми я знакома – с редкими в том числе. Убеждена, что в Штатах, с тем оборудованием и персоналом, которыми я располагаю в Боулдерском ЦКЗ, я смогла бы локализовать, квалифицировать и остановить заболевание. Но у этого ребенка никого нет, и здешние власти никогда не заплатят за перевозку его в Штаты или не дадут визу, если я возьму расходы на себя. – Она резко потерла щеку. – Ему семь месяцев, он зависит от меня и умирает…, а я ничего не могу сделать.
Кейт с удивлением обнаружила, что щека у нее мокрая от слез. Она отвернулась, от священника.
– А почему вы его не усыновите? – тихо спросил О'Рурк.
Она повернулась и изумленно посмотрела на него, но больше он ничего не сказал. Кейт тоже молчала. Так, в молчании, они и въехали в затемненный Бухарест.
Румыны не давали имен подкидышам. Брошенный семимесячный ребенок в изоляторе Первой окружной больницы именовался – в соответствии с записями, переведенными для Кейт Лучаном, – «несовершеннолетний пациент мужского пола номер 2613». Медкарты большинства детей содержали сведения о том, кто были их родители, или кто оставил их в детском доме или больнице, или, по крайней мере, где их обнаружили, но в медкарте пациента номер 2613 полностью отсутствовала подобная информация.