— Да я и сам не думал. Женщины всегда сами мне на шею бросались. — Он рассмеялся. — Я брал их на свидание, а они уже по дороге домой ко мне сами приставать начинали. Ну я и привык. Ни одна мне ни разу не отказала; я это не к тому говорю, чтобы похвастаться, а к тому, что твоя жена была первой, кто взяла и вежливо указала мне на дверь. Затем второй раз, и третий. Она во мне охотника разбудила, вот что произошло. Для меня стало какой-то навязчивой идеей сделать её своей. Поверь уж, я ещё ни с одной девушкой не был таким очаровательным, как с ней. Я знал, что нравлюсь ей, видел, но только она и тут сдаваться не собиралась. Я ненавидел её за то, что она навсегда поселилась у меня в мозгу; я думать больше ни о чём и ни о ком не мог… Я стал по-настоящему одержим ею. Я никогда в жизни ни одну женщину так не мечтал добиться. Это было ужасно подло, конечно, с моей стороны, но я решил во что бы то ни стало сделать её своей. Ты же знаешь, как мы, мужчины, думаем: переспишь с девчонкой и перестанешь о ней думать уже на следующее утро. Только вот с ней и это не прошло; с ней… с ней всё стало ещё хуже. После неё я больше вообще на других женщин смотреть не мог. Она делала меня сильнее всех на свете, и забирала у меня всё до последнего в то же время. У меня появилась чуть ли не физическая от неё зависимость, когда день вдали от неё превращался в пытку, а когда она была рядом, я клянусь, я чувствовал, что могу летать. Знаешь, раньше я думал, что мне жутко повезло, что я никого не любил, а соответственно и не страдал. А вот теперь я думаю, что повезло мне встретить её, единственную, кто смог заставить меня чувствовать, по-настоящему чувствовать впервые за всю мою жизнь. Господь наказал меня за всех тех женщин, кого я заставил страдать, потому что та, кого я наконец-то полюбил, никогда не будет моей. Я думал, если она забеременеет от меня, то уж тогда точно уйдёт от тебя. Или ты её оставишь. Мне не стоило этого делать. Надо было догадаться. Прости, Генрих. Прости за всё.
— Не нужно. Я не держу зла.
Генрих вдруг отставил в сторону свою бутылку и освободившейся рукой обнял Эрнста за плечи.
— Я сказал, что ты хороший человек, но это не значит, что ты мне нравишься в каком-то другом смысле, Фридманн.
— Не льсти себе, ты мне тем более не нравишься. — Генрих рассмеялся, ну руки не убрал. — Просто здесь холодно, как в морозильной камере, и тебя уже всего трясёт. Если хотим пережить сегодняшнюю ночь, придётся держаться как можно ближе друг к другу. Тебе разве на учениях про тепло товарищеской спины не объясняли? Мы вот например в походах только так и спали, когда в открытом поле по осени приходилось ночевать, спиной к спине, только так и грелись.