Снедаемая любопытством, я извинилась и вышла из-за стола. И точно, в холле на маленьком столике у двери лежал небольшой свёрток. Я разорвала оберточную бумагу и ахнула, увидев внутри моё платье, платье, что я должна была надеть в свой день рождения, законченное и готовое к носке. Всё ещё сжимая его в похолодевших руках, я поверить не могла бездушному цинизму этого подонка: он прекрасно знал, что той ночью все еврейские магазины и конторы будут разрушены, и приказал этим бедным людям закончить платье, чтобы успеть до погрома. Он послал своего водителя забрать это платье за какие-то минуты до того, как первые камни полетели в их окна, и штурмовики вместе с разъярённой толпой, опьяненные ненавистью к невинным людям, которые в жизни своей не сделали ровным счётом ничего плохого и всего лишь хотели спокойно трудиться и жить своей жизнью, разнесли вдребезги их уютное ателье.
Я почувствовала, как гнев начал закипать внутри. И не просто гнев, но самая настоящая ненависть. Он за это заплатит, богом клянусь, заплатит! Ненависть к Райнхарту уже начала жечь лёгкие изнутри. Я стиснула кулаки и, никому не сказав ни слова, схватила своё пальто и выбежала на улицу.
Я бежала не останавливаясь до самого еврейского района, отчасти потому, что хотела поскорее добраться до Либерманов, а отчасти потому, что не могла смотреть на разруху вокруг. Здесь мы совершали покупки, здесь ходили в салон завивать волосы, здесь шили себе платья, покупали драгоценности и домашнюю утварь. Мы знали всех этих людей, каждого продавца или владельца магазина по имени, они были нашими друзьями, а теперь все их сияющие витрины были разбиты, а сами лавки выглядели так, будто кто-то сбросил на всю улицу бомбу. Осколки стекла хрустели у меня под ногами, вместе со всем тем, что штурмовики вместе с разъярёнными вандалами повыбрасывали из магазинов и разломали уже снаружи.
Опустевшая улица была непривычно тихой. Казалось, вся жизнь отсюда напрочь исчезла всего за одну ночь, только солдаты громко перекликались вдалеке. В какой-то мере я испытала облегчение, увидев пустынные тротуары: я-то боялась увидеть на них окровавленные трупы. Может, мой отец был все же прав, и их действительно никто не тронул?
Я наконец дошла до того, что осталось от ателье Либерманов, и осторожно ступила внутрь. Если бы я так часто туда не ходила, я скорее всего и не узнала бы его теперь, потому как все лавки и конторы на этой улице выглядели после страшной ночи абсолютно одинаково: тёмные, разорённые до основания и пустынные. Я огляделась вокруг, до конца не веря своим глазам. Всё это было уж слишком ненастоящим, и в глубине души я надеялась, что может всё это было всего лишь ещё одним кошмаром, и я скоро проснусь. Вряд ли Либерманы смогут заново всё отстроить после того, что штурмовики сделали с их лавкой: что они не прибрали к рукам (все свёртки высококачественных материалов вместе с уже пошитыми костюмами и шелковыми рубашками — гордостью герра Либермана, исчезли), они разломали, разодрали в клочья и выбросили на улицу. Даже манекены выглядели так, будто и им досталось от этих нацистских выродков. И последний плевок в лицо, свежевыкрашенными красными буквами по стене: «Жиды, пошли вон!»