Генрих больше не улыбался. Похоже, более подробное объяснение начало понемногу убеждать его, что я говорила правду. Неясно только было, как он эту правду воспримет.
— Мамина семья приехала из Польши вместе с папиной и тоже подкупили клерков. Связанные общим секретом, они поселились по соседству и оставались очень дружны. Так мои родители в результате и поженились…
Вид у офицера Фридманна сейчас был нешуточно серьёзный.
— Зачем ты мне всё это рассказала?
— Не знаю… Просто подумала, что тебе стоит знать, прежде чем…
«Прежде чем ты решишь, хочешь ли ты быть со мной», закончила я в уме то, что не осмелилась произнести вслух.
— Ты хоть понимаешь, что я — сотрудник СД, и могу тебя и всю твою семью за это арестовать?
Я молча кивнула. Всё это время он пристально смотрел мне в глаза, как если бы решая что-то для себя. Наконец, он спросил:
— Ты кому-нибудь ещё об этом говорила?
— Нет, конечно!
Он снова помолчал какое-то время.
— Но мне-то зачем сказала?
— Потому что ты мне очень нравишься, наверное… И если бы наши отношения переросли бы во что-то более серьёзное, и мне всю жизнь пришлось бы жить, зная, что ты ненавидишь меня, моё происхождение, всю мою семью и мою религию даже сам того не сознавая, я бы… Не знаю, просто сказала, и всё.
Последовала ещё одна тягостная пауза, во время которой я задержала дыхание, страшась его возможной реакции. В конце концов он сказал:
— Ты мне тоже очень нравишься, Аннализа.
— Так ты не ненавидишь меня за то, что я — еврейка? — Едва прошептала я.
— Ты хоть раз слышала, чтобы я говорил что-то антисемитское?
Я никогда ещё не была так счастлива увидеть его знакомую ухмылку на прежнем месте.
— Нет…
— Лично я против евреев абсолютно ничего не имею, Аннализа. На мой взгляд, вся теория о расовой чистоте — это совершеннейшая чушь. Но по иронии судьбы, я работаю в офисе, занимающемся как раз тем, что блюдёт чистоту этой самой «превосходной» арийской расы. Так что здесь и сейчас ты мне поклянёшься, что ты никогда и никому слова не скажешь о том, что ты мне только что рассказала, какие бы там ни были обстоятельства. Клянись!
— Клянусь!
— Вот и молодец. — Генрих помолчал какое-то время, а затем пригрозил мне в шутку, — И всегда теперь целуй меня по первому требованию, а не то сдам тебя начальству.
Не было условия, на которое я бы согласилась с большей радостью. Я схватила улыбающегося Генриха за лацканы пальто и начала покрывать его лицо поцелуями. Я чувствовала себя так, будто гора свалилась у меня с плеч. Я была насквозь промокшей, жутко замёрзла, но не могла быть счастливее. Вдруг незнакомый голос, доносящийся с аллеи, прервал нас: