– Страх, старый друг! – скрежещет пугало, не двигая разрезом рта. Звук просто идёт откуда-то изнутри тыквенной башки. – Выглядишь скучно. Как всегда.
– А ты выглядишь отвратительно, как всегда, – огрызаюсь я. – Зачем пожаловал? Я выхожу охотиться для Него, ты меня отвлекаешь.
– Точно ли для Него? – Стыд склоняет тыкву, и слышится мерзкое гнилое чавканье. – Бедные детки предназначены для сердобольной, глупой…
–Заткнись. Говори, что тебе нужно, иначе я сломаю твою палку-хребет.
Стыд делает два ломаных шага вперёд, и я чувствую тошнотворный запах, исходящий от него.
– Ты тоже это понимаешь?
– Понимаю что?
– Что мы с тобой становимся… не нужны.
Я закатываю глаза.
– Что ты имеешь в виду?
Пыльный ветер треплет изодранное покрывало на пугале, качаются стволы давно мёртвых деревьев, ещё торчащих кое-где по городу. У жилищ возятся сонные люди, и сегодня они особенно сильно напоминают мне не то насекомых, не то бродячих собак.
– Сам посмотри. Не поверю, что ты ничего не заметил. Наверняка сам думаешь о том, что творится что-то странное.
– Заметил, – с неохотой признаю я. – Ты что-то узнал?
– Мы не нужны, – повторяет Стыд таким тоном, будто говорит с беспросветным тупицей. – Мы с тобой. И другие тоже. Люди стали… как бы это сказать… – Он чешет палкой тыквенную щеку, и на кожуре проступают влажные царапины. – Они стали самостоятельными. Если это можно так назвать. Раньше ничего подобного не было, не надо так смотреть на меня! Они не испытывают больше ни стыда, ни страха, ни отвращения. Не злятся, не радуются, не завидуют. Просто ковыряются в отбросах, возятся у своих лачуг, хуже животных. Взгляни в их лица, ты ничего не увидишь. Они смотрят на меня так, будто я – пустой ящик или куча камней. Будто я что-то, к чему они привыкли. Тогда-то я и вспомнил про тебя, старый шельмец. Ты шевельнулся во мне.
– Так может, они просто не могут тебя видеть? Может, твой облик для них неуловим?
– Могут! В том-то и дело! Смотрят, но им всё равно!
Стыд бесится, ожерелье бьётся по впалой «груди», глаза ещё сильнее вылезают из отверстий. Я чувствую: он не кривляется и не обманывает. Он напуган и в самом деле чего-то не может понять.
– Ладно. – Я дёргаю плечами. – Надо кое-что проверить. Пойдёшь со мной, только, молю, прими более благопристойный облик.
– Ба-а! – Мерзко тянет Стыд. – Кто-то у нас испугался? Смотри, не сожри сам себя.
– Не испугался. Ты знаешь. Просто смотреть на тебя отвратительно.
– День того требует, шельмец. Ты, конечно, раньше думал, что это только твой день, всецело твой, но он всегда принадлежал только мёртвым, и никому больше.