Случалось так, что я не мог забить с игры. Забивал только по пенальти, это было какое-то проклятие, настоящее мучение. Я смог прекратить эту череду только в предпоследнем матче чемпионата, когда отличился ударом головой, и это не самый мой любимый способ забивать. Тот мяч стал солнечным лучом в долгой-предолгой темноте, но светил он недолго, потому что на следующую неделю мы оказались в Перудже в этом жутком ливне, и потеряли – утопили – свой скудетто.
Все кончено? Это был последний удар в лицо? Да если бы! Еще нас ждал чемпионат Европы с тем жутким финалом против французов, когда мы пропустили «золотой гол» – правило, которое впоследствии отменили, потому что оно не было справедливым, но нам его хватило, чтобы утратить титул. Мы выигрывали 1:0, у нас было два отличных момента, чтобы забить, и оба раза я ошибся. Как я и говорил, я принял всю вину на себя, полностью, даже то, в чем я не был виноват, и, может быть, это была не очень хорошая идея. Но я сделал это инстинктивно, мне это казалось правильным, я был разочарован. До этого мы играли замечательно. В полуфинале против Голландии мы выиграли по пенальти, и я даже в полузащите играл. Казалось, что все отлично. Но потом судьба доказала мне, что с ней спорить нельзя. От такого проклятия можно сбежать только очень далеко. Я помню, что я выбирал место для отдыха на карте мира, стараясь найти самый отдаленный пункт, и это оказалась Полинезия. Сбежать туда было вполне разумным решением.
Боль, включая ту боль, которая происходит от поражений, несет в себе и нечто позитивное. Она ранит, касается тела и души, и к ней нельзя оставаться равнодушным. Это некая встряска, умение задать себе вопросы и найти ответы. Нельзя убежать от боли. Этот отпуск был для меня бегством, я хотел вернуться к нормальной жизни и, возможно, начать снова выигрывать. Я спрашиваю себя, высокий, низкий или нормальный у меня болевой порог? По опыту я знаю, что не увиливаю от боли, а терплю ее, что умею ей сопротивляться. Я страдаю, но не раскисаю. В общем, мой болевой порог достаточно низок на входе, но я нахожу нужные ресурсы, чтобы не сдаваться. И в конце концов выигрываю. Так и было после долгого восстановления после Удины и после того сезона жесточайших разочарований. Я снова стал Дель Пьеро, это была новая и другая версия меня, более полная, чем предыдущая, хотя менее жесткая и менее «легкая»: легкость – это свойство молодых, которые никогда не страдали.
Самой большой болью моей жизни была потеря отца. Думаю, что я до сих пор с ней не справился. Я никогда не оплакивал его отсутствия, и, возможно, рано или поздно я должен это сделать. Боль – это тайна, примерно такая же, как творчество или талант. Когда я думаю о своем отце, я думаю о нем, как о живом, я вижу, как мы вместе молчали, как мы были близки в этом одиночестве, как мы понимали друг друга с одного взгляда. Мы часто молча обнимались, и этот жест многое для нас значил.