— Тебе что, сказок никто не сказывал? — ехидно отозвался он. — Дочери змеиного царя это! Того самого, которого ты храбро зарубил.
— А ежели они зло какое против нас задумали? Так добром это не кончится.
— Эх, дурень! — обреченно вздохнул бесенок, вприпрыжку кинувшись догонять Ялику. — Чтобы вужалки, да зло сотворили! Идем, дурья твоя башка, а то один тут в темноте и сгинешь.
Добрыня, стиснув зубы, предпочел промолчать.
Никто из друзей не мог сказать, сколько прошло времени с того момента, как они покинули место гибели змеиного царя. Пройденные пещеры, более всего походившие на давно опустевшие и заброшенные мрачные залы, извилистые тоннели и коридоры, прихотливым лабиринтом вьющиеся где-то глубоко под землей, без конца сменяли друг друга, словно в причудливом калейдоскопе картинок, где предыдущая была почти неотличима от следующей. Одно можно было сказать с уверенностью — казавшийся бесконечным путь уводил друзей все глубже и глубже, к самым костям земли. С каждым шагом мрачнеющая все больше и больше Ялика безуспешно гадала о том, куда одна из дочерей бесславно сгинувшего царя змей ведет покорно следующих за ней друзей, что она хочет им показать и как это связано с затерявшимся среди необозримых глубин Охотником и его загадочными целями. И связано ли вообще?
Терпеливо считающий развилки и пересечения тоннелей Добрыня без устали поминал нехорошими словами Никодима, по чьей воле и он, и Ялика, и даже этот несносный бесенок, пропади он пропадом, оказались незнамо где, незнамо зачем. И одному Велесу известно, покинут ли они когда-нибудь эти проклятущие подземелья? Смогут ли вновь насладиться ласковыми лучами согревающего солнца? Увидят ли безграничную высь небосвода вместо низкого однообразия каменных потолков, угрожающе нависающих над головой и пугающих разум своей невообразимой громадой? Доведется ли им снова вдыхать полной грудью свежий бодрящий воздух, чувствуя его трепетные прикосновения к лицу и рукам, а не ощущать в судорожно сжимающихся легких холодный, застоявшийся, мертвенный, лишенный хоть какого-нибудь движения дух уходящих в бесконечность пещер и тоннелей. «Впрочем, — решил вскоре Добрыня, горестно вздохнув, — почем Велесу знать? Он-то, небось, в такие глубины и не заглядывает никогда».
И только меша, памятуя о данной болотнику клятве, старался ни о чем не думать, изо всех сил радуясь неумолимо ускользающим мгновениям благостной свободы и усердно прогоняя тягостные раздумья о неминуемой расправе, которую ему, без сомнений, учинит Кадук, разъяренный предательством непокорного бесенка. А уж карать провинившихся тот любил и умел. В прошлый раз за куда меньшее прегрешение он обломал меше рога, лишив почти всех бесовских сил. Мыслей же о том, что жестокий и хитроумный Кадук мог придумать теперь, Митрофан избегал особо старательно, искренне надеясь хотя бы сохранить жизнь.