Словно терзаемый вечным голодом упырь, ворожея насыщалась силами неупокоенных. Никогда не пройти этим несчастным, истерзанным и измученным душам тропой мертвых. Никогда не обрести им вечное упокоение на просторах иного мира. Никогда не встретятся они с родными и близкими под другим, мертвым, солнцем.
Но они были готовы даже к этому. Готовы к тому, чтобы, повинуясь приказу ворожеи, с яростью набросится на указанную цель, а, выполнив предначертанное, обрести свободу и навсегда растворится без памяти и следа. А пока они готовы еще немного подождать. Ведь для них, бесконечно долго страдающих в кошмарном плену, быстротечные минуты или часы —ничто перед лицом благостной вечности.
Призраки ушли. И лишь неимоверно потяжелевшая левая рука ворожеи, почерневшая и обуглившаяся, напоминала о полученной силе и заключенном договоре. Боли не было. Ее место в изуродованной конечности, безвольной плетью повисшей вдоль тела, заняло ощущение навязчивой пульсации, словно бы под обгоревшей кожей тяжело ворочалось и перекатывалось нечто живое и безмерно отвратительное. Таковой оказалась цена, запрошенная за свою помощь мертвыми. Может быть, руку еще и удастся спасти, если не держать заключенную в ней силу слишком долго?
Ялика и не заметила, как в провал, слепо зияющий в потолке крипты, скользнула размытая тень. Мягко ступая по костям, чтобы ненароком не выдать себя неосторожным звуком, она почти неслышно подкралась к замершей в странном оцепенении ворожее.
— Да уж, как не смотри, а место-то гиблое — услышала она показавшийся знакомым голос, полный брезгливости и отвращения.
Судорожно вздрогнув, девушка в полной тишине метнулась в сторону, на ходу выхватывая здоровой рукой кинжал из ножен, и, направив тускло мигнувшее серебром лезвие в сторону неведомого пришельца, с нескрываемым облегчением выдохнула.
— Митрофан! — укоризненно прошептала она. На гневный окрик сил уже не нашлось.
— Слов нет, какая же ты дуреха, — с сожалением произнес меша, скользнув печальным взглядом по искалеченной руке девушки. — Неужто сама не знаешь, что с мертвяками сговариваться, себе дороже выходит. После такого называть тебя пресветлой язык уже не повернется. Ни дать ни взять, окудница зловредная, недоброе замыслившая.
— Не тебе меня осуждать, нечистый! — взъярилась Ялика, зло сверкнув потемневшими вдруг глазами.
Ничуть не испугавшись внезапной вспышки гнева, несправедливо обрушившейся на него, меша спокойно сел и беспечно обвил хвостом лапы.
— Ты права, не мне судить, — легко согласился он. — Но скажи, неужто иного способа не нашлось?