С трудом уняв неожиданно поднявшуюся волну плохо контролируемой ярости, девушка устало опустила голову, растерянно шаря невидящим взглядом у себя под ногами.
— Митрофанушка, прости, — тихо прошептала она, измученно прикрыв лицо рукой, и чуть ли не до крови закусила губу, лишь бы не расплакаться. — Сама не ведаю, что на меня нашло.
— Да я и не в обиде вовсе, — миролюбиво отозвался бесенок. Однако его тон говорил об обратном. — Кто я, чтобы на правду обижаться? Дух нечистый, погань и нежить, всякой благости лишенная!
— Ну, будет тебе, — чуть более резко, чем следовало, оборвала его причитания ворожея. — Не время, да и не место. Лучше скажи, один пришел или Добрыня хвостом увязался.
— Один, — меша оскорбленно засопел, возмущенно поигрывая распушенным хвостом. — Что я пень какой, разума не имеющий? Добрыня твой, едва я на постоялый двор заявился, с делами своими разделавшись, мне все как на духу и вывалил. Так я сразу же и смекнул, раз ты тайно ушла, так тому и быть надлежит. А посему, пускай дуболом этот пока в Новограде посидит, твоего возвращения дожидаясь. А мне, — меша важно надулся, — а мне ты и не указ вовсе.
— А как нашел меня? — неожиданно мягко улыбнувшись, спросила ворожея.
Хитро сверкнув, огромными, как пятаки, глазами, меша вдруг весь подобрался, напружинился и, легко взмыв в воздух, запрыгнул на свое излюбленное место, левое плечо девушки. Неуверенно потоптавшись, он скорчил настолько недовольную гримасу, насколько это позволяло сделать кошачье обличье, и, сердито фыркнув, предпочел перебраться на другую сторону.
— Нешто запамятовала? — с укором шепнул меша прямо в ухо ворожеи, нежно потершись пушистой мордочкой о ее щеку. — Я же бес, как никак, а уж у нашего-то племени свои способы требуемое сыскать завсегда имеются.
— Уже скоро, — совсем невпопад обронила девушка, заметив, что тревожный сумрак крипты разогнали косые серебристые нити призрачного лунного света, пробившиеся сквозь разлом в потолке.
И оказалась права.
Ждать пришлось недолго.
Едва друзья успели затаиться у противоположной стены, укрывшись в сгустившихся за столбами лунного света тенях, как обладавший куда более острым слухом бесенок встревожился. Навострив уши, меша нервно поводил головой из стороны в сторону, будто бы прислушиваясь к чему-то и, угрожающе вздыбив шерсть на загривке, беззвучно оскалился, зло сверкая глазами. А потом уже и до ушей Ялики донеслись не то тихие монотонные стоны и всхлипывания, не то короткие неразборчивые литания.
С каким-то сверхъестественным, иррациональным скрипом ожил саркофаг. Оглушающе лязгая цепями, он медленно качнулся из стороны в сторону. Раз. Другой. Словно внутри беспокойно ворочалось нечто невидимое и неосязаемое, и вдруг замер. В абсолютной тишине, на краткий миг воцарившейся в склепе, послышался отвратный скрежет, и хрустальная поверхность мгновенно покрылась сетью прихотливо извивающихся трещин. Обреченно звякнув, саркофаг разлетелся по сторонам бесконечным множеством сверкающих пылинок.