Облегченно выдохнув, Ялика тяжело опустилась рядом. Поджав колени к груди, она принялась задумчиво перебирать усеивающие пол костяки.
Внимательно наблюдавший со стороны за ее действиями меша грациозно сел рядом и спросил:
— Все закончилось?
— Для них? — отрешенно переспросила Ялика и, не дожидаясь ответа, устало добавила. — Все с ними будет в порядке. К утру, думаю, очнутся.
— А рука как? Болит? — меша сочувственно потерся о колени ворожеи.
Девушка равнодушно посмотрела на свою преобразившуюся конечность и, пожав плечами, покачала головой. Благоразумно решив не донимать ворожею лишними вопросами, Митрофан удовлетворился таким ответом и замолчал.
Молчала и Ялика.
Так и просидели они в звенящей тишине крипты почти до самого рассвета, прислушиваясь к равномерному дыханию спящих северян и доносящимся из провала в потолке звукам живого ночного леса. Лишь иногда, Ялика, будто бы на краткий миг, очнувшись от завладевшего ей неподвижного, задумчивого оцепенения принималась безучастно поглаживать свернувшегося в клубок бесенка, который, даже не поднимая головы, тут же начинал благодарно урчать, будто бы на самом деле был настоящим котом, а не нечистым духом, по странной прихоти решившим остаться в этом обличье.
И лишь когда сгустившаяся перед самым восходом тьма, никак не желающая расставаться со своим владычеством над миром, укутала окружающее в почти непроницаемую для взгляда пелену, Ялика, вынырнув вдруг из немой онемелости, хрипло прошептала, судорожно выталкивая слова из пересохшей гортани:
— Если долго смотреть в бездну, то бездна тоже посмотрит на тебя!
Девушка вскочила и беспокойно заметалась в тесном пространстве склепа, словно дикий, свободолюбивый зверь, посаженный в ненавистную клетку. Задремавший было Митрофан лениво приподнял голову и, навострив уши, стал провожать ворожею настороженным взглядом внимательных глаз. Суетливо перебегая от стены к стене, Ялика что-то не слышно забормотала себе под нос. Когда бесенок, уже устав водить головой из стороны в сторону, собирался вновь задремать, Ялика вдруг неподвижно замерла в центре склепа. Выдохнув с явным облегчением, она раздраженно откинула свалившуюся на лоб прядь волос и зашлась каким-то странным, истеричным хохотом. Ничего не понимающий бесенок с удивлением округлил глаза.
— Да ты, мать, никак умом тронулось? — спросил он неодобрительно.
— Митрофанушка, родненький мой, — лучась непомерным весельем отозвалась девушка, с трудом унимая пробирающий ее смех. — Я ведь все-все осознала! Понимаешь? Все! Вот до последней, самой малюсенькой, капельки!