Я потираю свой живот, жалея, что не могу раздавать здесь команды, как с Джаредом.
— Так что отдай мне его сумку, и мы уйдем. Если только у тебя нет ничего действительно важного, о чем нам необходимо поговорить. Допустим, о Коннере.
Говоря о маленьком приятеле, я бросаю взгляд через плечо, замечая, что он ведет интересную беседу с большой рыбой в аквариуме, периодически тыкая в нее пальцем через стекло. Если бы Альме не пришлось все это потом убирать, то я бы искренне хотела, чтобы он разбил его.
— Ничего, кроме того, что я уже тебе сказал. Он принадлежит...
— Мне. — Я тыкаю своим дрожащим пальцем ему в лицо. — И так будет всегда. Я позволяю тебе видеть его только потому, что он просит. Никогда не забывай, старик, мы — те, у кого все карты, не ты. — Даже когда я говорю все это, я знаю, что это не правда. Пока Коннер хочет видеть его, просит меня о встрече, я позволяю ему это, несмотря на все мои инстинкты. Мандат на посещения каким-то образом затесался в соглашение, и мой слизкий отец пользуется этим. Я ненавижу, когда Кон находится рядом с ним, и беспокоюсь все время, пока не заберу его в безопасное место, но опять же, пока Коннер не обретет свой голос, мои руки связаны.
— Почему ты настаиваешь на таскании по стране кого-то в его состоянии из-за твоего бессмысленного акта восстания? Деньги невозможно забрать назад, они твои, с тобой он или нет. Позволь ему иметь дом и того, кто будет за ним следить.
Я подхожу еще ближе к нему, гнев и ярость кипят в моих жилах, я даже слышу звон в ушах.
— Он был дома, а не под моим присмотром, когда оказался в таком состоянии. И наша мама позаботилась о том, чтобы у нас были эти деньги, ты, чертов претенциозный ублюдок. Не смей говорить так, как будто бы у тебя есть хотя бы одна унция великодушия или беспокойства за него!
Он достает носовой платок из заднего кармана и вытирает своё потное, жилистое лицо.
— С тобой всегда приятно иметь дело, Элизабет. Постарайся, чтобы его не убили.
— Не беспокойся, не хотелось бы украсть твою прерогативу.
Ничего. Ни шока от обвинения, ни пораженного отрицания, ни даже «Что это значит?». Он просто больше не волнуется о симулировании беспокойного вида. Он абсолютно уверен, что неприкасаемый. Одна в земле, другой не говорит — мне бы радоваться своей судьбе. Пока я не иду поперек сама себе. Что он регулярно делает. До тех пор, пока я дышу, он тоже дышит. Эхо его шагов отдается от мраморного пола, он поворачивается и быстро уходит прочь. Эту версию его я знаю лучше всего — он, уходящий от нас. Он не остановится и не обернется, улыбнувшись дочери, которую он потерял, моля ее о прощении и объясняя причины своего поведения. Я уже давно не мечтаю об этом; ледяное равнодушие заняло свое место в моем сердце. Я не нужна ему так же, как и объятия сына перед его уходом. Это убивает мое чувство долга касаемо того, что мы ненадолго уедем путешествовать по стране, как только уедем отсюда. Я позволяю себе только один мимолетный вздох, мои глаза быстро осматривают дом детства перед тем, как я снова беру себя в руки.