- Садись, времени много нет, - кивнул Бастрюков, снял салфетку, под которой стояли тарелка с винегретом и тарелка с сырниками, потом, посмотрев зачем-то на дверь, - Левашов не понял зачем - поплотнее прикрыл ее, крякнув, нагнулся и вытащил изпод кровати чемодан. Когда он снова задвинул чемодан, в руках у него оказалась бутылка водки.
Левашов не скрыл своего удивления.
- Вообще-то я не пыо, - сказал Бастрюков, - это ты прав, но в частности могу и выпить, зависит от того, сколько, когда и с кем.
Он разлил водку в стаканы и предложил выпить за Ефимова и его новое назначение.
- Рад за Ефимова, - сказал он. - Хотя жаль расставаться.
Я тебя вне службы позвал, и разговор наш - на откровенность!
Сегодня пришлось тебя, комиссара, по стойке "смирно" поставить.
А зачем сам нарывался на это? Вот и поставил. Я тебе твои нервы спускать не могу! А вообще я за мир. За мир! - со значением повторил Бастрюков.
- Эх, Степан Авдеич, какой уж тут мир, когда кругом одна война, отшутился Левашов. Он не хотел ни объясняться, ни спорить, хотел только одного - поскорей дожевать бастрюковские сырники и ехать к Мурадову.
- Ладно, шути, шути, - сказал Бастрюков. - Но имей в виду - я не первый год служу и находил с людьми общий язык. Если только они сами хотели.
Дальше, наверное, не произошло бы ничего особенного и они бы мирно расстались - Бастрюков в убеждении, что он, если понадобится, найдет общий язык с комиссаром девяносто пятого, а Левашов - мало переменив свои мысли о Бастрюкове; но все вышло по-другому, потому что слегка захмелевшему Бастрюкову вдруг захотелось до конца высказаться перед Левашовым о том, о чем он заговорил еще в машине, - о повороте на сто восемьдесят градусов.
До войны он недрогнувшей рукой испортил бы послужной список всякому, кто вслух, хоть на йоту, усомнился в быстрой и легкой победе. А сейчас был так потрясен случившимся, что искренне готов был свалить всю вину на наше неправильное довоенное воспитание; если еще можно хоть как-то спастись от нагрянувшей беды, надо поскорей и навсегда выкинуть из голов добрую половину того, во что верили раньше! Это казалось ему до того бесспорным, что он не сомневался в действии своих слов на Левашова.
Эта уверенность и толкнула его на откровенность.
- Вообще-то, конечно, в гражданскую, - сказал он, - в головах было еще молодо-зелено... Считали, что мировая революция вот-вот будет! И мадьяры, и австрийцы были в интернациональных батальонах, и финны... У нас, в запасном полку, Миккелайнен начштаба был, его потом посадили - оказался шпион. Думали - интернационал до гроба, а где теперь эти австрийцы, и мадьяры, и финны? Все против нас воюют! Вот тебе и мировая революция! Это хорошо, что в газете "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!" сняли. "Смерть немецким оккупантам!" - и все, и точка, и больше ничего не надо. Ясно и понятно! Я рад был, когда прочел!