Он лишь пожимает плечами, но не считает нужным отвечать. И я тоже не говорю об отце. Упоминать его кажется настоящим кощунством. Он был суровым правителем, который не считал нужным щадить даже единственную дочь. Я всегда буду мучиться, пытаясь разгадать причину его поступка.
Я еще дважды отжимаю кровь с тряпки, прежде, чем кожа на его плече становится чистой. Вода в тазу красная, пряно пахнет солью и смертью. Я заправляю в иглу тонкую жилу, собираюсь с духом, смотрю в сторону обернутой куском шерсти деревянной палочки. И оставляю ее лежать на столе: Раслеру это не нужно. Кажется, он пьет боль, как дорогое вино, смакует ее вкус и аромат, наслаждается.
Стежок, еще стежок. Черные сосуды вокруг раны сопротивляются, жалят меня за пальцы, стоит забыться и притронуться к коже. Я молчу. В эту игру можно играть вдвое, и нам с Королем Севера нет нужды разговаривать: мы оба заложники наших пороков. Он находит утешение в страдании, а я страдаю, чтобы найти утешение. Все так просто — и слишком сложно, чтобы это поняли другие — те, кто нормальнее нас.
— Ты хороша в этом, — говорит он, когда я откладываю иглу и зачерпываю немного мази из глиняного горшочка.
— Мы всегда много воевали, сколько себя помню. — Мне не хочется говорить, но я все же отвечаю.
— Ты ухаживала за ранеными, Мьёль?
Снова эти вопросы. Я медленно, выдыхая сквозь стиснутые зубы, втираю мазь в свежий шов. Раслер видит мои мучения, но не делает ничего, чтобы остановить.
— Да, иногда зашивала раны братьям. — И еще помогала Сестрам скорби подготавливать мертвецов.
Я зову служек, которые просачиваются в комнату, словно испуганные тени. Они уносят воду, но скоро наполняют таз чистой. Все это время Раслер неподвижно сидит на кровати и, кажется, уже не помнит о моем существовании. Никогда не видела, чтобы человек был таким… мертвым изнутри. Он как будто скорлупа, которая чудом уцелела после удара: внутри мертвое, но снаружи выглядит живым.
— Правду говорят, что ты брат императора Нэтрезской империи? — Знаю, что правда, но все равно спрашиваю.
— Это имеет значение?
— Да. — «Нет».
— Вряд ли я теперешний могу быть чьим-то братом. — Раслер предпринимает попытку встать, но с беззвучным стоном опускается обратно.
Я снова приготавливаю воду и беру чистый отрез ткани. Мне не хочется притрагиваться к Раслеру. Не хочется снова быть рядом с ним, но остался порез на лице.
Я медленно провожу влажной тканью вдоль раны. Раслер смотрит на меня вновь ставшими сиреневыми глазами. Так лучше. Так в нем есть что-то знакомое. Я нарочно тяну время, потому что день за окнами неумолимо гаснет, приближая момент нашей близости. А сейчас я думаю, что лучше умру, упаду замертво, чем покажу свое уродство. В храме это казалось таким естественным, лучшим путем к спасению от необходимости делить постель с ненавистным мужчиной, но сейчас все вдруг усложнилось.