— Я убил в себе все, что способно любить, — говорит Раслер. Его тяжелое дыхание просачивается мне под кожу, распаляет кровь.
Мне невыносимо хочется плакать. Снова и снова, а ведь я никогда раньше не жаловала слезы. Хочется кричать и бить его по щекам до тех пор, пока не исчезнет эта чернота. Хочется сказать, что он просто безумный захватчик и такие, как он, ничего не знают о любви.
— Я ненавижу тебя, — отвечаю я, — большего ты не стоишь.
Кажется, мои слова ему по душе. Раслер перестает хмуриться, румянец медленно исчезает с его лица. Раслер снова бледен и холоден, как будто мыслями где-то далеко.
— Так почему ты не желаешь мне смерти? — спрашивает он, отпуская мою руку.
Я отворачиваюсь, позорно сбегаю к тазу с подготовленной водой, мочу в ней лоскут мягкой белой ткани. Что-то внутри меня звенит и дрожит, вибрирует отголосками странных чувств, в которых мне никак не разобраться.
Теплая вода ласкает кожу и растворенный в ней порошок пощипывает раненую ладонь. Я на минуту задерживаюсь, сжимаю губы, чтобы не поддаться слабости выдать боль. А потом, когда прихожу в себя, выжимаю ткань и возвращаюсь к Раслеру. Он все так же неподвижен, и все так же смотрит куда-то в сторону. Даже не морщится, когда я смываю кровь с его раны, только вздыхает в унисон каким-то своим мыслям.
— Потому что без тебя мне не выиграть ни одной битвы, не отстоять замок.
Кажется, ему нравится мой ответ, поэтому я продолжаю, потому что в взаимном молчании кроется слишком много соблазнов.
— Братья не позволят мне править единолично. Корона на моей голове — это твоя прихоть, но для них она желанный трофей. Если ты умрешь, что у меня останется? Пара сотен крестьян, и сотня раненых воинов против нескольких тысяч хорошо вооруженных головорезов. Знаешь, что со мной сделают за то, что я осмелилась жить?
Его плечи приподнимаются, выдают глубокий вдох.
— Скорее всего, покалечат, а потом отдадут кому-то из отличившихся в битве воинов.
— Твое здравомыслие заслуживает похвалы, — отвечает Раслер.
— Отец любил говорить, что я — расчетливая сука.
— Почему?
В его голосе нет удивления. В его голосе вообще ничего нет, кроме бессмысленных потуг изобразить хотя бы видимость интереса. Конечно, какое ему дело до того, что буде потом. Здесь и сейчас — он хозяин всего. А теперь его армия неживых пополнилась еще и ледяным вирмом. Интересно, он собирается на нем летать?
— Нет, Мьёль, я не собираюсь на нем летать, это лишено всякого смысла, — отвечает он на мой мысленный вопрос.
— Ты копаешься в моей голове? — Пришла пора спросить об этом, потому что, кажется, я начинаю сходить с ума от того, что мои мысли постоянно под прицелом его пристального внимания.