- Что?
- Не знаю что... все вообще... Вот не попали бы вы сюда к нам, в Сталинград, мы бы с вами никогда не увиделись.
- Почему? Вы же хотели учиться?
- Да.
- Поехали бы в Москву?
- Да.
- Поступили бы учиться в университет, а я бы там как раз преподавателем был.
- Вы разве до войны преподавали?
- Нет, учился, но должен был преподавать.
- Вот бы не подумала. Мне казалось, что вы всю жизнь в армии...
Как всякому человеку, пришедшему из запаса, Сабурову была приятна эта ошибка.
- Почему вы так подумали? - спросил он с интересом.
- Так. Вы такой, как будто всегда в армии были,- такой у вас вид...- И она, прикрыв рот рукой, зевнула.
- Ложитесь,- сказал он,- спите.
Она потянулась и легла. Сабуров снял с гвоздя свою шинель и укрыл девушку.
- А вы в чем пойдете? - спросила она.
- Я днем без шинели хожу..
- Неправда.
- Нет, правда, я всегда правду говорю. Так и запомните на будущее знакомство.
- Хорошо,- согласилась она.- Сколько вам лет?
- Двадцать девять.
- Правда?
- Я же сказал вам.
- Ну да, конечно,- она с недоверием посмотрела на него,- конечно, правда, но только не похоже.
Она закрыла глаза, потом снова открыла их.
- Я, знаете, так устала, ужасно устала... Я так все ходила, ходила последние два дня, а сама думаю, вот бы лечь и заснуть...
- Вот и спите.
- Сейчас... У вас дети есть?
- Нет.
- И жены нет?
-- Нет.
- Правда?
Сабуров рассмеялся:
- Мы же договорились.
- Нет, я вам верю,- сказала она.- Это я потому, что когда на фронте с нами, с девушками, болтают, то все как будто сговорились- уверяют, что у них жен нет, и смеются... Вот и вы смеетесь, видите...
- Я смеюсь, но это все-таки правда.
- А чего же вы смеетесь?
- Вы смешно спросили.
- Почему смешно? Мне интересно, вот я и спросила,- сказала она совсем сонным голосом и закрыла глаза.
Сабуров с минуту постоял, глядя на нее, потом подсел к столу, пошарил по карманам - кисет с табаком куда-то запропастился. Он полез в полевую сумку. Там между карт и блокнотов, к его удивлению, оказалась смятая папиросная коробка - та самая, из которой он вынул три папиросы: себе, Гордиенко и покойному Парфенову, когда они собирались атаковать ночью дом. Одна папироса была оставлена "на потом", на после атаки, и с тех пор он забыл о ней. Он посмотрел на коробку и без колебаний, как будто сейчас случилось что-то особенное, ради чего надо было выкурить эту последнюю папиросу, взял ее и закурил.
За окном светало. Начинался обычный страдный день - один из тех, к каким он уже привык,- но ко всем заботам в этом дне прибавилась еще одна, в которой он не хотел себе признаться, но которую уже чувствовал: это была забота о девушке, лежащей там, в углу, под его шинелью. У него было неясное ощущение, что девушка эта неожиданно прочно связана со всеми его будущими мыслями и с тем, что кругом осада и смерть, и с тем, что он сидит в осаде именно в этих домах в Сталинграде, в том самом городе, в котором она родилась и выросла. Он посмотрел на девушку, и ему показалось, что когда придет вечер и ей нужно будет переправляться на тот берег и уходить отсюда, то ее отсутствие будет до странности трудно себе представить.