— Ребята, да це ж фальшивая монета!
Афоню подхватили на руки и, как он ни дергал ногами и ни кричал, протестуя, выставили за дверь; он тут же вернулся и с таинственным видом сообщил:
— Хлопцы! Тш-ш! Послушайте, за нами тут слежка, баб кругом полно…
— Ну…
— Провались я на этом месте!
Заслоняясь от света, Анищенко и Афоня прильнули к окнам, Александр остался у стола, сидел, сгорбившись, рядом с Шамотько и смотрел на пламя чадящих свечей, на шевелящиеся на стенах уродливые и большие тени. Косачев предложил было пригласить женщин, но на него дружно зашикали, и Афоня стал деловито завешивать окна. Было весело и неуютно; Александра сейчас раздражал шум, наспех, неумело собранный стол, раньше день рождения они всегда отмечали с матерью, с нею был дом, очаг; выходя на улицу, о нем не думаешь, но к нему всегда возвращаешься, чтобы согреться, а теперь были лишь пустые холодные стены. Возвращаясь с работы, он, не раздеваясь, садился на табурет матери в кухне, а потом уходил к ребятам в общежитие; на днях ему приснился неясный незнакомый город, горбатые, мощенные булыжником улицы, развалины зданий, взрывы, искаженное болью лицо матери. Все мелькнуло и исчезло — он проснулся, только часто билось сердце. Когда-то это было, он не сомневался, но когда, где? Спросить было не у кого, после смерти матери он сразу почувствовал, что почти ничего не знает о ней. Ослабевший от нервного сна и от смутной тоски, он лежал в постели и вспомнил, как шел по глубокому снегу к кладбищу и какой был жестокий мороз, звонкое стеклянное небо и пустота в голове. Деревянный памятник на могиле был занесен снегом — сиротливо чернела затесанная, залитая застывшей смолой верхушка, и он долго слезившимися от морозного ветра глазами глядел на нее, им владело странное чувство недоверия и нереальности.
Была незаметная, молчаливая женщина, мать, он вспомнил ее теплые руки, долгие зимние вечера, их чаепития втроем с Васильевым; он не мог представить ее всю, не мог вспомнить чего-то самого главного и говорил себе, что он мерзавец, эгоист, ничего не замечал, был занят собой, а рядом угасал человек, самый дорогой и близкий. Сейчас прежней остроты уже не было, но чувство вины не проходило. Почему он так и не узнал ничего об отце? Мама ты, мама, неужели бы он не понял? Что бы там ни было в твоей жизни, теперь все равно поздно, слишком поздно, теперь гадай, что случилось, какой недуг источил.
Александр окинул взглядом стол, лица друзей, он все время чувствовал себя скованно и неловко, и было в нем подспудное тоскливое желание освободиться, почувствовать себя увереннее, и он думал, что нужно жить проще, что не только он один виноват в случившемся, такая уж судьба, очевидно, и нужно заставить себя и встряхнуться как следует. И ребята собрались ради него, вон Шамотько с Афоней, им захотелось выпить, от жен отговориться чем будет, а Косачев пришел из любопытства, и все же ерунда получается. Мишка свечей где-то достал, словно хоронят кого, черти.