Никогда, ни раньше, ни после, игреньские лесорубы не слышали такой речи; объясняя вначале причину своего опоздания, Вениамин Петрович сказал о недостаточном соблюдении правил пожарной безопасности многими рабочими и, взглянув в сторону Архипова, назвал его имя — трактор при последнем осмотре оказался без искроулавливателя. Главный инженер не называл Головина, но все сразу поняли, что речь пошла о нем. То, о чем рассуждали не вполне ясно, о чем говорили не совсем уверенно, как-то сразу выплеснулось открыто и прямо, и у многих от этого прошла сонливость и глаза начали озадаченно поблескивать. Маленький человек, плечи и голова которого еле виднелись из-за трибуны, бросал в зал фразу за фразой, факт за фактом своим звучным голосом; все или почти все перестали замечать его маленький рост, и Вениамин Петрович сам чувствовал, что он сейчас говорит хорошо и убедительно и что его слушают с одобрительным вниманием; всегда осторожный и сдержанный, он ощутил приближение того предела, за который он почти никогда не рисковал переступать (вернее, до сих пор — никогда), и ему от этого было непривычно, он уже понял, что сегодня скажет все, ведь надо же когда-то показать себя во весь размах. Головин тут либерализм развел, какие-то сомнительные идеи от молокососов слушает, вот как раз и надо дать бой, пусть и в области об этом узнают. Он говорил, и в то же время в нем шла утомительная и сложная работа, он как бы шел по острому лезвию, разделившему два разных пространства, стараясь не покачнуться ни в ту, ни в другую сторону, и от этого его захватили острые и непривычные ощущения, и, чтобы сосредоточиться, с ними приходилось, в свою очередь, бороться.
— Я знаю, товарищи, после этого мне трудно будет работать с Трофимом Ивановичем, но я коммунист и скажу все. — Он оглядел тускло сливающиеся от слабого освещения и табачного дыма лица в зале, помедлил и продолжал: — Не примешивается ли в планы Головина нечто личное? Все мы знаем: человек слаб и может ошибаться, главное — вовремя заметить и удержать. Я часто задумывался, мне порой казалось, что Головин очень много сил отдает чему-то лишнему, постороннему, словно все время хочет обратить внимание на себя, поднять вокруг себя нездоровый шум. Мне кажется, что и отношения Трофима Ивановича с некоторыми молодыми рабочими носят несколько нездоровый характер. Разумеется, я отдаю должное широте ума Трофима Ивановича, но подчас он мне кажется фантастом. Мы еще не настолько богаты, чтобы позволить себе жить с таким размахом, еще то время не наступило. И потом, ей-богу же, товарищи, что у нас здесь — рабочее собрание или сессия Верховного Совета СССР?