— Мое почтеньице, товарищ директор, Трофим Иванович, — сказала она нараспев, — да-ра-а-гой человек.
— Что тебе, Марфа? — спросил он, слегка отстраняясь. — Ты короче, некогда мне сейчас…
— Я не умею короче, — она мучительно икнула. — Всем вам, мужикам, короче! А если вы моего выродка не… если вы — советская и партийная власть… вы его…
— Говори яснее, ну что ты набралась, язык не ворочается.
— У тебя после такого тоже не заворочается. Бил сегодня, вот я пошла, напилась. С горя, Трофим Иванович, утробой своей поклянусь, с горя. А я культурная женщина, завклубом была, в «Грозе» Катерину играла. Что он со мной сделал, паразит несчастный? Да вы же никто не верите мне, — сказала она внезапно совсем тихо. — А я ведь не виновата, что родить не могу, не семенная я… Ты послушай, Трофим Иванович, я тебя уважаю, я-то, грешная, думала сначала, не во мне дело, в нем, ну и повело меня вкривь да вкось, а когда убедилась да опомнилась, себе не рада. Остановиться не могу, он меня лупит, а я назло, хоть в землю, говорю, вколоти, все равно теперь жизнь пропала. Не семенная я, Трофим Иванович, — Марфа всхлипнула, повысила голос. — Вот и сейчас выгнал, оскорбил, ты такая и сякая, говорит. Я тебе, немазаная… Хам и есть хам…
— Марфа…
— Вот я и говорю… Подам на тебя, проклятого, в суд. А он — бац! Видишь? — приподняла она подол, и Головин невольно оглянулся.
— Ты пьяна, Марфа, — поморщился он, — ну нельзя же так, я мужчина все-таки…
— Нет, ты посмотри, куда бьет, подлец!
— Марфа, я тебе не врач… Да и темно уже, закройся, все равно не видно. И неприлично. Сходи к врачу, попроси, если хочешь, он справку напишет. Разойдитесь вы, наконец, перестаньте друг друга мучить. Что вы людей смешите? Не жалко тебе его, себя пожалей, нельзя же так.
Женщина пьяно расхохоталась, обложив крепким матом всю вселенную.
— Разойдитесь, как же! Он меня в негодное молачо превратил, кому я теперь нужна? Не дам я ему развод, мне надо, чтобы меня любили, я без этого не могу. Я мучаюсь, и он пусть мучается, не дам я ему развод, как же! — она близко и ищуще заглянула Головину в лицо и неожиданно пропела: — Все вы… проститутки в шта-анах!
— Дура! — пробормотал Головин, глядя, как она удалялась, то и дело припадая к изгороди и хватаясь за нее. — Черт-те что… Придется поговорить с Мефодием, вот еще наказание божье, ведь уже и не молодые, а толку не прибавляется.
Он подошел к дому, когда совсем стемнело, радуясь, что отделался от липкого и тягучего разговора с пьяной Марфой; вытирая ноги у крыльца, он думал, что, наверно, его ждут, подвернуло некстати черта в юбке.