— Вперед, дочка, — сказал он тихо. — Вперед, как в песне, и самое главное — не трусить, это ведь только так кажется, что вокруг словно петля, душит, проклятая. Выход должен быть, только раньше времени не раскиснуть, вот уж тогда конец. Ты лучше о Сашке подумай, — прибавил он, поняв ее тоску и страх, и жалея ее за это, и любя.
Поселок совсем обезлюдел, все взрослое население было в тайге, голодные свиньи взвизгивали в сарайчиках, неприкаянно и тревожно бродили по улицам недоеные коровы, они жались к поселку, и ни одна из них не решалась уйти в тайгу.
Бедствие как-то по-особому объединило всех: женщины работали рядом с мужьями, и дети были тут же с ними и помогали чем могли.
Грузовик, в котором приехал Головин, прогромыхал пустыми улицами и остановился у конторы, и молоденькая, в белой кофточке, секретарша, увидев Головина, обрадованно выскочила ему навстречу; он, на ходу расстегивая пиджак и вытирая потную шею, прошел в кабинет, оставив дверь открытой; секретарша, быстро и ловко мельча шаг от сильно суженной у коленей юбки, вошла следом с пачкой телеграмм и писем.
— Что, Лиза, новости есть?
— Обком сегодня вызывал два раза, Трофим Иванович.
— Кто?
— Товарищ Гаранин.
— Сам?
— Просил немедленно позвонить, — кивнула Лиза.
— Хорошо… Они всегда выбирают самое подходящее время. Пожалуйста, скажи шоферу, пусть не отлучается, можно поспать и в кабине. Хотя погоди… У него жена в роддоме… Нет, нельзя, пусть не отлучается. В конторе никого?
— Кроме меня, никого, Трофим Иванович.
— Вижу. Так, значит, Гаранин? Да, Лиза, будь добра, принеси воды.
Девушка вышла. Головин поднял трубку телефона, потер ею висок; в голове звенело, ни на минуту не умолкал в кабинетной тишине голос огня, и Головин некоторое время ошалело смотрел на трубку, не понимая, зачем снял ее. Потом вспомнилось имя Гаранина, и Головин подумал, что опять будет разговор о плане, да люди же не каменные, тоже две недели без сна и отдыха, и лесу сколько пропало. Это же преступление. Новшество за новшеством в науке и технике, а лето наступит, опять полыхает тайга…
Он не заметил, как задремал; из разжавшихся пальцев выползла трубка и стукнула о стол. Он испуганно открыл глаза. Что? Да, Гаранин… Надо звонить, что-нибудь не так. Безынициативность, бесхарактерность и прочее; наверное, Кузнецов уже доложил свои соображения, или не понравился проект… Утопия. А впрочем, черт с ним, зачем ему думать об этом так, словно проект отвергли вчера, а не десять лет назад.
Вызвав телефонистку, он попросил соединить с Северогорском, и скоро возник голос Гаранина, далекий, тихий, отчетливый.