Поймав беспокойный взгляд Ирины, он улыбнулся ей обожженными губами и сказал:
— Не мешкайте, держитесь друг друга. Вот незадача выпала… Двигай, хлопцы, давай пошли, ничего, выберемся. Русский Иван из любого переплета выкарабкивался. Я вам потом расскажу, как мне в плену у немцев пришлось быть, уже на расстрел вели, да и то пронесло.
С благодарностью вслушиваясь в его слова, стараясь не отстать, Ирина вспомнила Александра, недаром он любил этого старика, ах, какой хороший, какой умный старик, она с ним ничего не боится, он им всем поможет спастись.
Сзади донесся звериный рев; больной, жуткий, тоскливый, он перекрыл все остальные шумы, и люди, прислушиваясь, подняли головы, стараясь не глядеть друг на друга, потому что это было действительно нехорошо.
«И не свернешь никуда, — подумал Васильев. — А что если в самом деле конец? Выхода-то нет».
Оглянувшись, он сжал кулаки; его начинало давить ощущение этого узкого куска тайги, окруженного Гнилой тундрой, всего один неверный, лишний шаг — и нет человека, и ничто не напомнит о его смерти, хлюпнет трясина, сомкнется над головой зеленая ряска, и мысль о холодной, безжалостной грязи была противнее всего; он сейчас не думал о себе, в нем проснулось, окрепло и захватило всеоглушающее чувство ярости; оно было знакомо ему раньше, давно, когда неведомая, беспощадная сила отрывала от спасительной земли в сорок первом, сорок втором, сорок третьем, когда все впереди было смертельной тьмой, встал и утонул в ней, но нужно было вставать и сегодня и завтра, и нужно было бежать в эту свинцовую тьму, в которой грохотали и бесновались все силы мира, и человек был лишь слабым мгновением без прошлого и будущего и исчезал беспомощной зеленой искрой. И чувство приниженности превращалось в протест и хитрость, и в жажду жить и победить смерть, тьму; там, впереди, ждали дети, женщины, оскверненные и поруганные святыни, святыни земли и совести, и самые необходимые права человечности, и рождался тот самый солдатский героизм, о котором можно испуганно и много думать и никогда ничего не понять; он выше смерти и обширнее самой обширной тьмы. Генералы мыслят полками и дивизиями, у них иные категории и масштабы, но все потом воплощается через обыкновенный солдатский труд и пот, через рваные раны в человеческом теле, через смерть и трупы, трупы, растворяющиеся потом в земле.
— Павлыч, — спросила Ирина, останавливаясь, — куда же мы идем?
Васильев точно впервые увидел девушку, увидел, какое у нее по-детски невыразительное, испуганное лицо; он переступил с ноги на ногу.