— Ох, чтоб тебе, — сказала она, не двигаясь с места, и тут же рассмеялась. — Ты на пожар летишь, что ли?
Он не видел выражения ее глаз в полумраке, но видел ее высокую грудь, поднимавшуюся от легкого испуга, и заторопился сильнее.
— Некогда, — уронил он уже на ходу, и Галинка пожелала вслед ни пуха и ни пера, сказала что-то еще звенящим голосом, но он не расслышал.
Ирина ждала, она вышла ему навстречу из-за толстой березы и сказала неожиданно просто:
— Вот и я. Бежал?
— Ага! Ребята, понимаешь, встретились, задержали.
— Я здесь недавно. Стою и думаю, что тайга тоже спит.
Он сделал вид, что прислушивается, затем попытался взять ее за плечи, но она отодвинулась.
— Ирина… Знаешь… — Он оборвал; невозможно сказать ей вот так просто, что он без нее не может, что им нужно пожениться.
Было ветрено, они стояли в полном одиночестве, далеко от поселка.
— Не любишь ты меня, — неожиданно сказал Александр. — Так все, попусту, даже поцеловать не захотела.
— Сашка, ну как тебе не стыдно? Чего это вдруг целовать тебя? Чего ты хочешь? Мы же договорились, окончу десятый класс…
— Легко сказать, как старуха, по пальцам высчитываешь. А я только и думаю, вот вечером увижу…
Она шагнула к нему, взяла за руку; вот он сейчас поцелует меня, я знаю, поцелует, сказала она, и когда он в самом деле поцеловал ее раз и другой и все стоял, не отпуская, и она, волнуясь от его близости, от горячих губ и рук, вдруг сама быстро и неумело поцеловала его и, с каким-то пугающим замиранием в сердце освобождаясь, быстро сказала:
— Ну вот я, какая есть, думай что хочешь. И подожди… наверное, это не сразу рождается. Мне сегодня тоже весь день хотелось, чтобы постоять с тобой, одним… вот так…
Она опять несмело прижалась к нему, и Александр почувствовал, как вздрогнули ее руки, у него потемнело в глазах, и он заставил себя отстраниться.
— Ты вот, возможно, учиться уедешь, — сказала она, заглядывая снизу ему в лицо и стараясь рассмотреть в темноте выражение его глаз. — Разве можно так?
Казалось, она говорила, как всегда, спокойно, и он не мог не сердиться.
— Учиться? — переспросил он. — При чем здесь это? Ты же знаешь: матери трудно работать. И потом, вряд ли мне выдержать конкурс. Пожалуй, я подготовлюсь получше, как следует, а пока работать буду. Там дело покажет.
— Хорошо, я же ничего не говорю. Я лучше пойду сейчас, уже поздно, отец тревожиться будет. До свидания, Саша.
— Мне с тобой можно? — спросил он, и она почувствовала в его голосе обиду; вот и хорошо, подумала она, ну что он какой-то прямо сумасшедший.
— Знаешь, Саша, только до поселка, — сказала она. — А там я сама… Хорошо, ты не будешь сердиться?