Скоро они снимутся по тяжкому, неслышному зову, взлетят, и их уже нельзя будет остановить, будут по пути гибнуть обессилевшие, и будет идти все тот же круговорот древних законов и движение земли и воды, и воздушные потоки будут упруго обтекать стремительные тела птиц; они пролетят над границами и постами и будут свято блюсти раз и навсегда установленные пути, и люди будут прислушиваться к ним, с непонятной грустью провожать их глазами. Неосознанные и тревожные, в их крови тоже проснутся, прозвучат голоса давно ушедших поколений, и они забудут на время о своих делах; многим захочется уединения, многих потянет в хмурые просторы тайги.
На одной из Веселых проток старый большой медведь ловил отметавшую икру, плывущую сверху, обессилевшую рыбу. Он был хозяином этого места, здесь же у него была и привычная берлога, он уже начал готовиться к зиме, к тому времени, когда нужно будет опорожнять желудок к долгой зимней спячке, но люди спугнули его недавно, растревожили, и в нем сместились инстинкты, и он опять стал деятелен и недоверчив и, вспоминая о встрече с людьми, тихонько рычал, топорщил шерсть на загривке и усиленно внюхивался в запахи, и, не находя в них ничего чужеродного, успокаивался постепенно, возвращался к привычным делам. Сейчас он, шевеля мокрыми бурыми боками, сидел у самой воды, на небольшом каменистом выступе, по-собачьи угнув круглую голову, он замечал рыбу издали, потому что она плыла почти на поверхности, выставив обтрепанные, неподвижные плавники, или ее волокло течение совсем боком, она выполнила свое дело, оставила на подводных отмелях икру, слегка закрытую песком, и теперь, облегченная от бремени жизни, легко засыпала; ее набивало на берега, разносило по протокам, ее не успевали поедать ни птицы, ни звери, и в воздухе стоял сладковатый запах разложения.
Медведь неуклюже сползал с выступа, поднимался на задние лапы, входил в воду; когда он, широко раскрывая пасть, хватал рыбу, взлетали тучи холодных брызг, вода мутилась. Медведь недовольно фыркал, нес добычу к берегу, бросал ее в общую кучу в небольшой расщелине, и если рыба была жива и шевелилась, медведь, некоторое время наблюдая за нею, тихонько рычал — в это время он напоминал ребенка. Затем он возвращался к берегу, на выступ, и начинал старательно вылизывать светловатое широкое брюхо. Он вел себя спокойно, по-хозяйски — люди сюда почти не забредали, здесь на десятки километров тайгу и тундру испещрили бесчисленные протоки Игрень-реки, и только геологи да редкие охотники разжигали здесь костры и, взбираясь на высокие береговые кручи, привычно оглядывали дикую, первозданную красоту.