«Папка! Папка!»
С замершим сердцем Васильев оглянулся, темная громада тайги нависала со всех сторон, и Васильев, сдерживая дыхание, придвинулся к Александру, поправил на нем теплую куртку и потом долго не мог попасть концом потухшей цигарки в красноватый уголек.
В поселок они вернулись только на третий день, обвешанные связками уток, уставшие и довольные, вволю накупавшись в горячих озерах, исходив всю долину Веселых проток, и в них еще жил сумрак бездонных, темных расщелин, в глубинах которых клубился теплый туман и в которые они заглядывали. Васильев чуть не подстрелил горного барана — красавца с мощными выгнутыми рогами; рассказывая об этом матери, Александр возбужденно развел руки чуть ли не на два метра в стороны, и она, радуясь его возвращению и тому, что он невредим и весел, стала молчаливо собирать на стол.
— А мне что-то второй день нездоровится, простыла, видать, а так ничего, — сказала она. — Назаров тебя спрашивал.
Стащив набухшие, тяжелые сапоги, Александр размотал старые портянки и, оставшись в одних носках, с наслаждением пошевелил пальцами ног.
— А чего он беспокоится, мне на работу только завтра с вечера. Почты, мам, не было?
— Газеты… Мишка заходил к тебе с утра.
— Анищенко?
— Да, комсомольское собрание сегодня у вас. Садись, остынет.
— Сейчас.
— Ешь, я постелю тебе, пока поспи немного до собрания.
— Не надо. Эх, мам, какие мы видели места! Я расскажу потом — век не забудешь, сказка… А что у тебя, борщ? Горчицы нет?
Она глядела на него, на то, как он ест, и, улыбаясь про себя, думала, что ничего он не расскажет, забудет, а если и расскажет, то не ей, такова, очевидно, жизнь, и тут ничего не попишешь.
— На второе у меня оленина, — сказала Нина Федоровна, тихонько и привычно покашливая. — Хотела пельмени сделать, да больно мясо попалось жесткое. Пока дошла, все расхватали.
15
Забежав после работы к Васильеву домой, Александр сразу понял, что тот не в духе: сидя у окна, Васильев чинил спецовку, и Александр, покурив и понаблюдав, хотел было уже уходить, но Васильев остановил его.
— Погоди, — пробормотал он, перекусил нитку и стащил с себя неуклюжие очки, делавшие его непривычно добрым и старым. — Вечно ты куда-то несешься. Взгляни на себя, один нос остался.
— Не заедайся, Павлыч. Нет, я уж лучше пойду, да и есть хочу, живот подводит.
— Погоди, говорю, ишь ощетинился. На рыбалку завтра хочешь?
— Нет, некогда.
— Жалко. А я думал на зорьке побродить. Или у тебя другой улов: золотая рыбка, серебряный хвост?
У Александра начинали сжиматься губы — первый признак близившейся вспышки, и Васильев примирительно предложил: