Глушко раздраженно двинул кресло, сел.
— Хватит толстовщины, Трофим, давай лучше подумаем, что делать.
— У нас есть основания, нам-то с тобой о чем говорить?
— Ты имеешь в виду решения съезда?
— Да ты чего ко мне, Данилыч, прицепился-то?
— Средств на это дело пока никто нам не отпускал.
А Почкин действует хитро, он обвиняет тебя в растрате четверти миллиона не по назначению…
— Ты же знаешь, Данилыч, глупости. Тысяч пятьдесят наберется, все остальное из экономии.
— Я-то знаю, а тебе опять морока, будешь доказывать да объяснять.
— Что мне доказывать, на это документы есть. Работы проводились экспериментально, в рабочее время, инициативной группой молодежи и, заметь, совершенно добровольно. Расходы идут только по бензину и амортизации техники, вот и все разъяснения.
Глушко неловко задвигался в кресле.
— Это и есть главный козырь Почкина.
Он хотел что-то добавить, но вошла секретарь, высокая, стройная девушка со строгим выражением лица, в котором особенно привлекал нежный пухлый подбородок, отчего все лицо казалось породистым и умным и, скользнув по Глушко безразличным взглядом, сказала:
— К вам, Трофим Иванович, товарищ Кузнецов.
19
Светоглазый, подвижный, с небольшим брюшком, Кузнецов вошел с некоторой стремительностью, цепко и весело оглядел холодно посторонившуюся девушку-секретаря и, дождавшись, когда за ней закроется дверь, полувосхищенно, полуиронически развел руками, обращаясь к Головину:
— Ну и секретарша у вас — королева. В приемной она встретила меня как своего личного врага.
Он засмеялся, но заметив выжидающее молчание хозяина кабинета, быстро прошелся взад-вперед перед столом, что-то обдумывая; у него были неровные губы, один уголок рта выше, и он казался добродушным, совершенно безобидным; приступая к делу, доверительно улыбаясь, он быстро и точно ознакомил Головина с целью своего приезда, и из его слов внимательно слушавший Глушко окончательно уяснил суть дела: Головин ни мало ни много обвиняется в незаконных действиях, в бесцельном растранжиривании государственных средств; говоря, Кузнецов слегка наклонял голову вправо, как бы к чему прислушивался, и Головин, молча вертевший в руках карандаш, под конец не выдержал.
— Простите, Николай Николаевич, — остановил он Кузнецова. — В чем же конкретно ваши обвинения? Ей-богу… не знаю, как наш парторг, а я пока ничего не понимаю.
— Ну что вы, Трофим Иванович, — сказал Кузнецов, делая почти неуловимое движение руками. — Я и не думаю никого обвинять. Но, сами понимаете, разобраться надо, проверить, уточнить, раз есть сигнал, необходимо его проверить.