Головин резко повернулся, и Александр увидел, что глаза у него добрые, грустные, а в опущенных крупных руках, в морщинах у рта какая-то непривычная и странная неловкость.
— Люблю я твою мать, Сашка, — тихо сказал он, как бы сам себе. — И давно… Как же нам поступить теперь?
Беспомощно и удивленно поглядев на него, Александр отвел глаза, его окончательно смутила такая откровенность.
— Это не мое дело, Трофим Иванович, — сказал он немного погодя.
— Ты думаешь?
— Что мне думать… Я ведь по другому вопросу.
— Разумеется, так, и все-таки, Саша, главный наш разговор об этом, — сказал Головин, опять чувствуя надвинувшееся безразличие, и пустоту, и свое неумение хоть как-нибудь примириться с этим парнишкой, заставить его понять, и от этого опять уходя в себя, в свою застарелую горечь и неустроенность. Ведь сколько рядом с ним всегда было людей, сотни, тысячи судеб, и пора бы, кажется, ко всему привыкнуть, да и сам Север в этом отношении особенно богат на всякое человеческое разнообразие, это ведь край неоткрытых богатств, нехоженых троп, историческое средоточение сильных характеров. Многие искали здесь спасения от житейских бед, забвения от истощивших душу неурядиц и неудач, сюда издавна спешили за славой и богатством, несли избыток сил и надежд. Да и он сам не дорос до ученого, как мечтал в молодости, остался серым хозяйственником, и когда года два назад его хотели послать на партийную учебу, отказался. И он привык уже, не хотелось оставлять мест, которым была отдана жизнь, и дочь здесь выросла, и жена похоронена. Сколько здесь было всего, если припомнить! Здесь родилась и мечта, и, казалось, на всю жизнь; иногда он закрывал глаза и видел широкие удобные дороги, светлые, просторные поселки лесорубов, окультуренную тайгу, мощные комбинаты по переработке древесины. Всю жизнь он был с людьми, должен бы появиться опыт, но все это, оказывается, пустые слова, вот он смотрит на простого, давно знакомого парня и чем дальше, тем острее понимает свою беспомощность и уязвимость, можно, пожалуй, отпустить его на все четыре стороны, но разве она останется, единственный ведь сын. И даже не это главное, а он сам, зашло слишком далеко, и оба они понимали, что надо кончать. Все главное уже сказано, и теперь лучше всего довериться времени; Головин, намеренно меняя разговор, восстанавливая нужную дистанцию между собой, пожилым человеком, и только-только начинающим жить парнем, сказал, что они сейчас не смогут до конца понять друг друга, но пройдет какое-то время, и они поймут, и что он не может сейчас отпустить Александра, даже если бы очень хотел, производство есть производство.