Яков Андреевич подумал, что перед самым концертом можно немного покашлять. Он знал по пластинкам классической музыки — там часто в начале есть кашляющие слушатели. Кашлять во время самой музыки — дурной тон, но в предварении, до того, как в зал польются первые ноты… Главное уловить чудесный миг. И войти в историю. Балагуров умрет, но кашель его останется жить вместе с записью бессмертного и обессмерчивающего всё, чего касается, произведения. Как же тут жарко. Балагуров принялся обмахиваться программкой. Сегодня будет Брамс, и Паганини, и еще какой-то.
К семи зал наполнился до того, что часть людей стояла у стен. Некоторые, даже пожилые, сидели на подоконниках или стульях подле. Три первокурсницы расположились прямо на полу около второго рояля. Пришли фотокорреспонденты, один белёсый, другой — лицом квадратный брюнет — с поясом поверх жилета, а на поясе много больших карманов. У обоих при себе по фотоаппарату, больше похожему на гранатомет. Здоровые такие, с объективами в пол-руки.
— Ого, важный концерт, — обернулся Яков Андреевич к соседке справа. Она, с крашеной сединой, обмахивалась веером. Спросила:
— Почему?
— В прошлые разы журналистов не было. А сегодня есть.
Из смежного помещения стонала и пиликала репетиция. Яков Андреевич развел в стороны полы своего пиджака.
— Ну и жара тут, — сказал Балагуров соседке. Та смотрела вперед и махала своим веером. Тогда Яков Андреевич повернулся в другую сторону, к человеку с вытянутым как лошади лицом и длинными волосами — хотя макушка его была лысой. Он сидел, смежив веки. Яков Андреевич подумал, что он музыкант и решил его не трогать. Однажды Балагуров уже видел одного такого в троллейбусе. Скрипачом оказался. Тоже дремал, будто в ином мире. А кондуктор над ним навис, помешал наверное ноты в голове прослушивать. И тот, скрипач, проткнул ему глаз смычком. С тех пор Яков Андреевич музыкантов остерегался. Они, конечно, люди искусства, проводники между миром высокого и миром материального, но у каждого под одеждой спрятано. Давно, в шестидесятых, ходил слух о стилягах-гитаристах с отточенными смертельно медиаторами из стали. Резали людей за здорово живешь. А возьмите виолончель с ее этим штырем внизу.
Яков Андреевич вдруг представил, как дремлющий сосед просыпается, достает из кармана струну и мягко, ловко забрасывает ее за мягкую шею сидящей спереди дамы. Начинает душить. А что, всё может быть. Свет если приглушат, вполне может. Хотя тут свет не выключают. Это ведь не театр. Театр опаснее. Там во время спектакля в фойе, возле буфета, в коридорах, никого нет — мёртво. Вот где смертушке разгулятися.