– Это шок, Катенька. Оставьте, оставьте, я займусь.
Михайловский тут же кликнул Василия – тот за время работы с хирургом поднаторел во многих врачебных вопросах и теперь был на подхвате. Сейчас, по счастью, всех срочных уже осмотрели и сделали, что смогли.
– Здесь я, вашблагородь, – Василий появился как из-под земли и покачал головой, увидев, в каком Константин состоянии. – Спирту?
– Сдурел? – шикнул хирург. – Убить его хочешь? Дай воды и тряпку почище, – попросил он и, получив, что просил, промокнул лицо Евы.
Василий и питьевой воды принес.
– Давайте-ка, душа моя, по глоточку, – как маленькую уговаривал ее Михайловский, планируя писать прошение о присвоении корнету очередного звания и боевой награды.
Ноги Еву не держали. Она позволила усадить себя на кочку, подальше от грязи и прочей гадости. Руки у нее тряслись, да и всю ее била крупная дрожь, такая, что зубы стучали о кружку, пока она пыталась выпить воды. Глаза у нее, и без того светло-серые, стали совсем прозрачными и стеклянными от ужаса, и буквально впились в Андрея Ионовича.
– Все? – прохрипела она. – Всех? – Ева не совсем понимала, что она вообще и о ком спрашивает.
– Все, Костенька, все, – Михайловский поддерживал кружку под донышко, чтобы она не упала. – Всех осмотрели, кого надо – полечили.
Он чуть не сказал "и кого не надо", но так ведь и сам таким был – идейным, и врагам раны зашивал.
– Василий, помоги-ка, – попросил он, подхватывая Еву с одной стороны, – есть ему пока нельзя, с мытьем он не справится, поэтому надо хотя бы спать уложить.
Позволив себя увести и уложить на свою походную койку, Женевьева далась и фартук снять и мундир, и сапоги, но за рубашку боролась до последнего, крепко держа ворот и отпихивая руки. Василий с Андреем Ионовичем настаивать не стали, умыли ее и отмыли ее черные от крови и грязи руки, и уложили, не давая встать, хоть та и порывалась идти куда-то. Катерина, стоя у входа, прижимала платочек ко рту и качала головой.
– Никак, с ума сошел? – вздохнула она шепотом, но Михайловский только шикнул на нее и прогнал. А Ева все-таки заснула беспокойным сном, с холодным компрессом на голове.
– Оклемается, Андрей Ионович? – с беспокойством спросил Василий.
Почти за год Константин стал ему, как родной, поэтому он сильно переживал за молодого хирурга.
– Оклемается, – врач поправил одеяло на своем коллеге и вздохнул, мысленно молясь о том, чтобы не сломался, чтобы выдержал это испытание. Не каждому оно дано, но Костя, по его мнению, человек недюжинного духа, должен справиться.
Ева спала тяжелым сном почти сутки. Михайловский будил ее, поил с помощью Василия или Катерины бульоном с ложечки и обтирал мокрое от пота лицо и шею. Несколько часов она лежала в лихорадке, но потом ее отпустили кошмары, и она уснула крепко, безмятежно. Но когда проснулась, во взгляде у нее еще читалось все, что ей пришлось пережить.