Катя Скворцова, которую майор опрашивал сразу после трагедии, по горячим следам, вела себя неоднозначно. Возможно, у того, кто не имеет такого обширного опыта в оперативно-разыскной деятельности, как майор полиции, поведение девочки подозрений бы не вызвало. А вот Замятин насторожился. Понятное дело, внезапная смерть лучшей подружки для неокрепшей подростковой психики – испытание нешуточное. Но вот вопрос: внезапная ли?
Во время той, первой беседы Катю колотило крупной дрожью так, что даже Замятину становилось зябко. Это был не просто стресс, это был страх. Самый настоящий. Такой, про который говорят: пробирает до костей. Майор хоть и не был никогда гением психологической экспертизы, но признаки этого особого страха за годы службы изучил хорошо. Похожие он наблюдал у тех людей, чья истерика была замешана на чувстве сопричастности или вины. С опытом он будто наловчился распознавать в воздухе особые феромоны такого чувства, как натасканная охотничья собака дичь. Конечно, в отношении Кати это было всего лишь предположением, которое к делу не пришьешь, но он чувствовал, что девочку знобило от ужаса сопричастности. Это вовсе не значило, что она физически помогла подруге шагнуть с балкона многоэтажки, но, похоже, о причинах Лизиной смерти имела свои предположения. Даже если они были надуманны, размашисто нарисованы юношеским воображением и относились к разряду откровений о несчастной любви или несправедливости мира, майор все равно хотел бы их услышать. Хотя бы для того, чтобы разобраться для себя лично с Катиным поведением и снять лишние вопросы. Но сделать это тогда не получилось, а учитывая совокупность факторов, указывающих на добровольное и осознанное самоубийство, докапываться до несовершеннолетней свидетельницы у него не было никакого резона, кроме мнимого. По опыту он знал, что апеллировать к начальству аргументами: «Мне кажется, пусть безосновательно, но все же» – себе дороже.
Поэтому на повторных встречах с Катей Скворцовой майор настаивать не стал, а во время первой так ничего и не выведал. Она однообразно твердила, что не знает, как и почему такое могло случиться с ее подругой. Этими бесполезными ответами Замятин вынужден был удовлетвориться. Ее, как несовершеннолетнюю, опрашивать можно было лишь в присутствии законных представителей. Таким представителем выступила мать, очевидно, недовольная тем, что девочку привлекают к выяснению причин чьей-то гибели.
Что уж там себе надумала о коварстве следственных органов недалекая гражданка Скворцова-старшая, которая, похоже, черпала знания о внешнем мире из сериалов, майор не знал. Но выстроить хоть сколько-нибудь связную беседу с девочкой в ее присутствии не удавалось совершенно. Мало того что сама Катя вела себя как затравленный зверек, упрямо глядя в пол и закрываясь от собеседника длинными рыжими прядями, скользнувшими вперед со склоненной головы. Вместо слов – судорожные всхлипы, при упоминании имени Лиза – истерика. Так еще ее мать чуть ли не после каждого вопроса вворачивала: «Вы травмируете психику моего ребенка!»