Теперь же вместо Лизиного взгляда с васильковым рисунком, веселого или задумчивого, от этой точки в пространстве на Лаптеву летел сюрикен, по злой иронии похожий абрисом на василек, играя холодными бликами на клинковой заточке. Увернуться от него было невозможно, и она смиренно подставляла грудь хищной стальной звезде, которая вонзалась в живую плоть одурманенным голодом зверем. Работая лезвиями, сюрикен легко прокладывал себе путь все глубже и глубже, пока не увязал в том месте, где, по поверьям, в человеческом теле живет душа – на три пальца выше солнечного сплетения.
Так, с сюрикеном в утробе, Ирина Петровна шаг за шагом медленно продвигалась от порога вглубь квартиры, пространство которой теперь казалось ей плотным, требующим усилий преодоления. Повсюду она натыкалась на памятные зарубки, заставляющие лезвия полосовать яростнее. Вот в коридоре стоит еще Лизина обувь; висит на крючке черная курточка, о которой она так мечтала в прошлом году; вот на сидушке стула потертость в том месте, куда она упиралась пяткой; вот ее кружка, еще детская, со смешными медвежатами, жмущимися друг к другу щека к щеке… Когда же перед Лаптевой неминуемо возникала дверь в комнату дочери с плакатом в стиле аниме, то сюрикен начинал вертеться неистово, наматывая на острые лопасти нервы и жилы, оставляя внутри кровоточащее рваное месиво.
И она не выдерживала. На слабых ногах доходила до своей кровати и ложилась в чем была. Изнуренная пыткой, она теряла различие между дремотой и явью, отчего время превращалось в липкую прочную паутину, опутывающую недвижимое тело пелена за пеленой. Единственным побудительным аргументом к тому, чтобы время от времени разрывать эти путы и возвращаться в реальность, для Лаптевой была мысль о том, что нужно выяснить реальные причины поступка дочери. Поступок/ступать/шаг/балкон/неистовство сюрикена/забытье.
С тех пор как боль поселилась в ее доме, прошло уже больше месяца, а острые края ничуть не затупились. Сейчас, стоя у входной двери как на распутье и машинально поворачивая ключ то в одну сторону, то в другую, Ирина Петровна прислушивалась к щелчкам, словно они, как лязг волшебных часов, могли бы обратить время вспять – к тому моменту, когда из кухни к порогу на нее летел не сюрикен, а васильковый взгляд. Но все же она понимала – этому не бывать, и она замирает перед дверью не в надежде на чудо, а лишь для того, чтобы как-то отсрочить пытку возвращения в их с Лизой дом.
Ирина Петровна устало прильнула к двери, уткнувшись лбом в мягкую обивку, и неизвестно, как долго еще простояла бы так.