В собственной семье Ира с детства была белой вороной – непонятно, в кого пошла. Внешне больше походила на отца, а вот характером – ни на кого из родителей. Ее старшая сестра, Лена, – другое дело. Вылитая мать и характером, и повадкой, и образом мыслей. Все ближе к земле держалась, в облаках не витала. Лаптева же будто в другой семье уродилась. Слишком тонкая для тяжелой работы, слишком мечтательная для реальной жизни. Спрячется в саду за яблоней, чтоб никого не видеть и не слышать, и фантазирует неизвестно о чем, только волосы пепельные на ветру полощутся да острые коленки торчат. Никакого толку, лучше б яблоки собирала.
Тамару Никитичну эта особенность в дочери настораживала и даже пугала. Жизнь-то от фантазий радикально отличается, а трудовая, незажиточная – и того пуще. Поэтому она как могла старалась дочь приземлить, чтоб та тверже на ногах стояла и не унесло ее шальным ветром в фантазийный мир окончательно. Не о любви твердила она дочери, зефирной пене, вздымающейся над художественным вымыслом утопических дамских романов, – дунь на нее, разлетится как мыльные пузыри, ничего вещественного не оставит после себя, – а все больше о сермяжной изнанке жизни. Той самой, о которой юным барышням думается с неохотой. Но мать на то и мать, чтобы предостеречь, научить.
Счастья тоже никакого нет, уверяла Тамара Никитична, а есть стабильность и уверенность в завтрашнем дне. «Ох, Ира, Ира… – вздохнула она, когда юная Лаптева спросила, любит ли она мужа. И взгляд у Тамары Никитичны стал такой, что нельзя было понять, веселье в нем, грусть или сожаление. – Выдумки вся эта любовь, ты в них, Ира, не верь. Годик-другой тебя любовь эта покрутит-повертит, да и оставит у разбитого корыта, еще и с пузом. Мужика для жизни умом выбирать надо, а не чувством. Чтобы толк от него был, помощь, подспорье, а не охи-вздохи, поцелуйчики. Ими не прокормишься». Сентенцию эту она подкрепила жизненными примерами, коих маленький город всегда являет на всеобщее обозрение в избытке. Здесь все друг у друга на виду. И действительно, слушая о том, до какого исхода большая любовь довела дочь соседки через два дома, юная Лаптева закусывала губу и в задумчивости морщила переносицу.
От слов матери никуда было не деться. Хотела того Ирочка или нет, они оседали в ней глубоко, обволакивая ее природное естество как известняк, ничем его уже не ототрешь, не вытравишь.
Но все же у Лаптевой хватило упрямства поддаться собственным мечтам. И вместо того чтобы остаться в родном городе, она отправилась в Москву. В медицинский вуз поступила не оттого, что чувствовала в себе призвание к врачевательству, а скорей по случаю. В ее глухой и далекой провинции было всего два ПТУ, но только после медицинского можно было продолжить обучение в институте. И Лаптева сделала все, чтобы этот план мог воплотиться в жизнь.