При желании Мирослав мог бы остановить утомительную круговерть образов. Всего-то делов – медитация на пустоту, при которой всякая суетная мысль теряет власть над разумом, превращаясь в далекую звезду, и тут же срывается вниз, ничем не потревожив. Под таким метеоритным дождем до забытья рукой подать. Но сейчас он чувствовал, что не стоит подчинять хаос своей воле. Будто из него вот-вот сформируется нечто цельное – некое понимание. Как будто в этом вихре закружена мелочь, подсказка, которую он пока не может различить и приглядеться. Чтобы найти ее, нужно позволить разрозненным фрагментам произвольно спланировать вниз как осенним листьям и сложиться в правильный узор – цельную картинку. Поэтому он решил действовать от противного – не перекрывать поток сознания, а устремить его в нужное русло и посмотреть, во что выльется.
Мирослав поднялся с кровати, натянул домашние брюки и направился в кабинет. Там, настроив умеренно приглушенный свет, он взял с нижней полки альбом с листами бумаги для рисования формата А2 и набор простых карандашей «Фабер Кастел». Водрузив все это на свой рабочий стол перед панорамным окном, он прошелся до мини-бара и наполнил бокал пряным красным вином.
Именно этот своеобразный набор инструментов должен был помочь спутанным мыслям найти свои места и успокоиться. По опыту Мирослав знал, что рисование позволяет сознанию и подсознанию объединяться, чаще всего отдавая второму ведущую роль. Он давно это подметил, еще когда подростком проводил часы в светлой мансарде одного признанного художника, который давал ему частные уроки рисования и живописи. Поскольку родители Погодина имели возможность нанимать для своих детей любых педагогов в неограниченном количестве, Мирослав получил весьма разностороннее образование. Среди его хобби в разное время что только не значилось. К половине увлечений с возрастом он благополучно остыл, но вот рисование с ним осталось. Амбиций великого художника он не питал и брался за карандаш или кисть лишь время от времени, но неизменно ловил себя на мысли, что в этом процессе может лучше понять себя, чем в любом другом. И если кто-то верил в автоматическое письмо, то Погодин верил в автоматическое рисование, когда рукой движешь будто не ты сам, а кто-то другой, невидимый, но желающий быть замеченным, услышанным и понятым. То, что появлялось на холсте или бумаге при посредничестве невидимки, в итоге было похоже на послание. И сейчас Мирослав был намерен подобное послание получить.
Сделав все приготовления, он уселся в излюбленное, чудесно удобное кресло у письменного стола, вольготно откинулся на податливой спинке с мягким подголовником, закинул ноги на стол и неспешно отпил вина. Какое-то время он смотрел на огни никогда не спящей Москвы по ту сторону панорамного, во всю стену окна. А потом почувствовал, что самое время браться за карандаш.