— У нас дома всегда так было, — успокаивала меня хозяйка. — Я этому научилась от матери. Положи я сахар в «Сахар», все бы вверх дном перевернулось.
— Надо же, — сказал я.
— Не расстраивайтесь, — сказала хозяйка, — тут нет ничего особенного. Это просто надо знать.
Письмо одиннадцатое. ДОМ ПАРОМЩИКА
Один из самых излюбленных способов убивать свободное время в Католическом королевстве на Северном море — это «заполнение бреши». Когда слушаешь приветственные речи, с которыми обращаются к наиболее отличившимся брешезаполнителям, дабы воздать им " почести и сделать небольшую передышку, то трудно отделаться от впечатления, что в Бельгии столько же брешей, сколько в голландском сыре дырок, и что вся страна есть не что иное, как сплошное решето из брешей в дамбе цивилизации. К счастью, как явствует из тех же речей, любой бельгиец готов без промедления ринуться в зияющий провал, «дабы заполнить пустоту своим личным вкладом».
И это он делает, как метко выразился преданный секретарь Комитета, имея в виду «Всеобщее Благо» и «в надежде способствовать тем самым Вожделенному Сближению Людей». Это происходит без какого бы то ни было своекорыстного интереса, «ценою немалых жертв со стороны его лично и его семьи, в особенности отважной женушки, которая всегда поддерживает его в трудную минуту» и которой затем, по случаю первого же юбилея, сам председатель вручает букет алых роз. Вручение букета сопровождается тремя дружескими поцелуями в обе щеки, причем первой щеке достается два. Публика реагирует веселыми репликами, а корреспондент «Нашего Рейнаарде» делает несколько снимков с фотовспышкой.
Моего друга, владельца «Юдолалии», о котором я уже подробно писал тебе в одном из первых писем, можно не раздумывая включить в обойму самых бесстрашных брешезаполнителей. Закрывать собою брешь так, как он, не умеет никто. Стоит общественности только н постучать в его дверь, как он уже берет разгон для очередного прыжка — не задавая лишних вопросов, из чистого желания помочь, а и заодно и немножко отдохнуть от дома. Недавно мне довелось наблюдать его в деле.
Я попросил его взять меня с собой на одну из тех типичных торжественных церемоний, которые заставляют учащенно биться сердце каждого бельгийца, любящего искусство. Мы поехали на открытие надгробного памятника.
Этому событию он посвятил массу энергии и несколько месяцев времени. Душа Мемориального комитета поэта Камиля Вербарна, он объездил и обшарил всю страну, собирая взносы и пожертвования. Тремя перьями сразу писал он статьи для газет и журналов, освещая Различные Аспекты Наследия безвременно скончавшегося Художника. На банкетах, клубных вечерах и заседаниях культурных обществ. он рассказывал «О значении Камиля Вербарна для нашей эпохи». Он давал интервью прессе, выступал перед микрофонами провинциального и национального радио. И каждый раз он с удивительной гибкостью умел приспособиться к характеру и уровню аудитории. Перед одними он делал акцент на европейском кругозоре и масштабе этого фламандского крестьянина, чтобы оправдать тот факт, что Вер-барн отказался от своего родного языка и стал запевалой франкоязычной литературы. Перед другими мой знакомый упирал на то неопровержимое обстоятельство, что отринувший свой родной язык поэт все же остался в душе истинным фламандцем — «flamand de соеиг». В третьем месте он давал понять, что настало время вернуть нашей культуре великого фламандца, которого исторические судьбы отдалили от нее — правда, чисто внешне. Поздно вечером, когда мой знакомый возвращался к себе домой, его ждала гора новых приглашений на Торжественный обед и карточек почетных членов Комитета рекомендаций. Ночи напролет он заполнял эти бланки, надписывал адреса и наклеивал марки. Порядком осунувшийся, но счастливый стоял он, освещаемый солнцем, в тот воскресный день у закутанного покрывалом памятника.