Я думала, что голодная смерть лучше сожжения заживо, но не могла заставить себя отказаться от отвратительной похлебки. Смутная надежда на чудесное спасение постоянно питала меня где-то на подкорке, но чем дольше я сидела в полутемной камере, тем меньше ее оставалось. Она таяла, подобно туманной дымке поутру, оставляя лишь холод.
Я крутила в голове обрывочные воспоминания и мысленно жевала жвачку, вроде той, смоляной, которую перемалывают крепкими желтыми зубами простолюдины. Она состояла из предположений и размышлений, как могла бы сложится моя жизнь, реши я никогда не применять темный дар.
Что вообще я смогла сделать благодаря ему? Спасла ли я кому-то жизнь? Стоило ли это того?
Мои родители похищены, Отис возненавидел меня. Я оказалась в тесной камере и жду вынесения приговора о смертной казни. Был ли хоть какой-то смысл во всем том, через что мне пришлось пройти и провести своих близких?
Голые стены наверняка являлись безмолвными свидетелями не только моих слез. Когда они иссякали, я ложилась на матрас и бездумно смотрела в потолок, ожидая, когда же все это, наконец, кончится.
И боги вняли моему желанию.
Несмазанные петли двери протяжно заскрипели, и она распахнулась.
— На выход… миледи.
Высокий чуть полноватый мужчина, страж, был в полном военном одеянии, не имеющим отличительных знаков Инквизиции, но я не обманывалась. После всего случившегося ее роль вполне могли подхватить и другие, и мне было уже без разницы, кому непосредственно подчиняется мой тюремщик.
Я встала, чувствуя, как качает от усталости. У свадебных туфель сбились каблуки, что еще больше придавало неровность походке.
Меня повели по длинному коридору, освещенному редкими магическими светильниками. Страж шел сзади, что позволяло ему видеть каждое мое движение, но я даже не думала предпринимать попытку побега. Впереди стоял лишь полумрак, из которого, казалось, вообще никогда не существовало выхода.
Мы сделали такое многочисленное число поворотов, что вскоре я перестала понимать, как далеко отдалилась от камеры. Двери вдоль стены коридора ничем не отличались друг от друга.
Мы остановились у одной из них, и тюремщик толкнул ее. В глаза ударил теплый желтый свет и я, жмурясь, сделала шаг вперед. Дверь закрыли с громким хлопком.
Когда глаза привыкли к яркому освещению, я инстинктивно попятилась.
В небольшой комнате, освещенной множеством свечей, посередине стоял добротный стол. За ним с противоположной от меня стороны сидел сам государь.
Римерий был одет во все черное, видимо, в знак траура из-за всего случившегося. Легкие синяки под глазами говорили о том, что у него не выдалось возможности выспаться и отдохнуть, но в целом, сказывалось благотворное влияние отсутствия хорогга. Лицо, уже не такое осунувшееся, красил полнокровный румянец.