Но это все ерунда. Даже если сейчас София не чувствует облегчения, потом к ней придет понимание того, что так будет лучше.
Он ничего не сможет ей дать, кроме боли, а боль — не то, что нужно отдавать человеку, которого любишь.
* * *
На задание Силвана — записать все, что ее когда-либо радовало, — у Виктории почти не было времени. Она занималась этим накануне перед сном, но не закончила, а сегодня весь день сидела с Агатой и Александром и не имела возможности отвлекаться. Виктория любила своих детей, но за день они вдвоем, особенно сын, совершенно ее замучили. Она уже и забыла, как это — сидеть с ними обоими с утра до вечера, развлекать и отвечать на вопросы. Часа в четыре Виктория почувствовала себя дико уставшей и невольно вспомнила Софию — странно, но их аньян никогда не казалась ей замученной, даже если проводила с наследниками гораздо больше положенного времени. Или она ошибается, и София тоже уставала, просто Виктория не замечала? Да, скорее всего это так. Если уж говорить откровенно, то ее всегда мало интересовали чувства других людей, она была сосредоточена на себе. Даже Арен…
Виктория застыла от неожиданности собственных мыслей.
Но ведь правда. Она понимала, что муж устал, но никак не могла осознать, насколько. Не получалось. А почему не получалось? Потому что при этом она сама была обижена, раздражена или даже зла, и это мешало ей думать. И чем спокойнее он с ней говорил, тем сильнее она сердилась, понимая — это спокойствие от равнодушия, ведь если бы Арен любил ее, он вел бы себя по-другому. Тоже нервничал, как она. Так и Аарон говорил.
Аарон… Виктория поморщилась, вспомнив брата мужа, которого она очень любила раньше, но сейчас… Сейчас — нет. Он не говорил ей ничего, что не было бы правдой хотя бы отчасти, но его ложь от этого только становилась еще искуснее, еще отвратительнее. Почему она его вообще слушала?!
Накануне вечером, записывая свои радости, Виктория вдруг поняла, что не может вспомнить ничего подобного по отношению к брату мужа. Все его слова и поступки она теперь видела иначе, и они больше не могли ее радовать. Как радоваться, если за утешением Аарона таился яд, который медленно, но верно разрушал ее?
А вот с Ареном было связано много хорошего. Виктория плакала, составляя список для врача, понимая, что была не права — прекрасных воспоминаний, связанных с мужем, было немало. Начиная с того дня, когда он предложил ей практику в оранжерее, заканчивая вчерашним вечером, когда Арен вернул во дворец Агату и, укладывая детей спать, смотрел на них с ласковым умиротворением. Виктория очень любила этот его взгляд. Ее отец никогда так не смотрел ни на нее, ни на брата. А вот мама смотрела, и Виктория, наблюдая за мужем, видела в его глазах ту же любовь к детям, что была у матери.