— Я могу предоставить тебе больше, чем совет, милая, — произнес он спокойно.
— Все, что ты сможешь сделать, Митч, как я уже сказала, будет ценным для меня.
Его глаза скользнули по моему лицу, потом опять вернулись к моим глазам, потом он заметил:
— Ты переживаешь и заботишься о них.
— Я их обожаю.
— Потому что они твоя семья? — спросил он испытующе.
— Они отличные дети, — ответила я, пытаясь дать понять, что это намного больше, чем просто кровные узы.
— Они любят тебя, — тихо заявил он.
— Знаю, — так же тихо ответила я.
— Ты долго терпела своего кузена, — предположил он.
— Ага, — прошептала я.
Он продолжал стоять, опираясь на руку, а другая рука обвила меня за шею, и его большой палец коснулся моего подбородка, потом он сказал:
— Принятие решения — это уже половина битвы, милая.
Я втянула воздух через нос, сжала губы и прикрыла глаза. Когда я открыла глаза, то отодвинулась подальше, стараясь не смотреть на него.
И старалась я не смотреть на него, потому что призналась:
— Если это правда, как ты говоришь, то почему я до смерти боюсь этого шага?
— Потому что вся эта история и так некрасива. Потому что любая перемена в жизни пугает. Потому что ты избегаешь риска, как чумы, а это большой риск, который повлияет на три жизни. И потому что ты не глупая.
Мои глаза вернулись к нему, я заметила:
— Не приукрашивай, Митч. Давай скажи все прямо.
Он усмехнулся, и его пальцы еще глубже впились мне в шею, прежде чем ответить:
— С тобой все будет хорошо, Мара, и с детьми тоже, вот почему ты решила это сделать. Так будет лучше для всех. И ты должна верить в это.
— Точно, — пробормотала я, снова отводя от него глаза.
Я почувствовала, как его рука сжалась на моей шеи и опять посмотрела на него.
— Хорошо, — прошептал он.
Он смотрел на меня серьезно, лицо было жестким, но глаза его смягчились, появилась теплота и мне показалось, что эта теплота была не той дружеской соседской теплотой, а чем-то более глубоким. Чем-то более значимым. Будто он уважал меня. Будто гордился мной.
У меня перехватило дыхание, а затем теплота в его взгляде изменилась на что-то другое. Его пальцы впились на моей шеи, приблизив мое лицо к нему, и вдруг мы оба услышали, как Билле закричала:
— Что вы делаете? Пришло время буррито!
Митч медленно прикрыл глаза, его пальцы все еще впивались в мою шею.
Я быстро высвободилась из его руки, спрыгнула со скамейки, сказав себе, что веду себя глупо, обогнула скамейку, направившись к моим будущим подопечным (надеюсь, по крайней мере), чтобы накормить их.
Я не успела дойти до двери, как Митч схватил меня за руку. Глупо было позволять ему вести меня за руку, когда мы входили в ресторан, поднимаясь вверх по проходу, идя мимо стойки администратора к нашему столику, но я позволила ему держать меня за руку. Во-первых, потому что его хватка была сильной и твердой, и мне потребовалось бы некоторое усилие, чтобы высвободить свою руку. А во-вторых, и это самое важное, потому что я только что приняла решение, которое изменит мою жизнь, будет надолго и повлияет на наши три жизни, решение, которое до смерти меня пугало, и мне необходима была сильная рука, за которую можно было держаться.